Отрешенные люди
Шрифт:
6.
Комнатка, которую снимали Аксинья с мужем, была довольно уютна, хоть и имелось в ней только обеденный стол, лавки да широкая кровать.
Зато везде заботливой рукой были развешены цветастые занавесочки, обшитые по низу кружевами и кистями по углам. Скатерка на столе имела в центре вышивку в виде распущенной розы с зелеными разлапистыми листьями, а под розой сидели на жердочке два голубка, соприкасающиеся клювиками. Еще более торжественно выглядела кровать со множеством подушечек, каждую из которых покрывала накидочка из плетеной тесьмы, а саму кровать укрывало голубое атласное одеяло, с наброшенным поверх кружевным покрывалом с узорчатыми пышными бутонами цветов.
– Нравится?
– кокетливо спросила Аксинья, видя, как Иван разглядывает с вниманием убранство комнаты.
– Сама все вязала. Каково?
– Здорово...
– только и нашелся Иван. Ему вдруг стало до боли жалко себя, мыкавшегося по разным углам, где не то что покрывала на кровать никогда не было, а и само одеяло зачастую отсутствовало, и он спал, накрывшись хозяйским тулупом.
– Эх, Ваня, твои бы деньги да мое умение, - вздохнула Аксинья, ставя на полку шкатулку, - зажили бы мы, как кумы королю и сваты шаховы. Да что говорить... не судьба, видать...
– Не судьба, - глухо согласился Иван.
– Давай посуду какую, выпить хочу.
– А не хватит тебе?
– спросила Аксинья, но уже несла кружки, хлеб, какие-то овощи в деревянном блюде.
– Скажу, когда хватит, - грубо осветил он, чувствуя, как тоска вползает в душу, и знал уже: не унять ее ничем, кроме доброй кружки вина.
– Ты будешь али как?
– Самую малость налей, а то Петр мой ругаться будет. Не любит, если выпиваю.
– Бьет он тебя?
– Ивану ужасно хотелось услышать, что муж колотит Аксинью, но та поспешила развеять его сомнения.
– Петр-то? Да ты что! И пальчиком не трогает. Дажесь, наоборот, балует меня, чем может. Да мы и видимся когда? За полночь иной раз приходит со службы. А там какие разговоры? Поест и спать. Строгости у них в полку, нельзя опаздывать.
– А службу где их полк несет?
– В Москве, поди... А где? Хошь убей, а не знаю. Не спрашивала его о том. А тебе зачем знать?
– Да так... Для интересу...
– Ваньку изрядно разморило, и он снял свой богатый бархатный кафтан, в котором его принимали за купца, а то и за сына боярского. Расстегнув камзол, он с интересом стал разглядывать Аксинью, сидевшую перед ним в тонком ситцевом платье, выразительно обрисовывающем очертания ее молодого упругого тела.
– Иди ко мне, - надтреснутым голосом, не слыша собственных слов, проговорил он и протянул руку, ухватил ее за подол.
– Пусти, порвешь, дурень, - вырвалась она и со смехом вскочила на ноги.
– Разве так с честными девушками обходятся? Дурень ты, Ванюшка, - и подошла вплотную, прижавшись грудью к его лицу.
– О-о-ох!
– тяжело задышал он и зашарил ладонью по ее спине, провел по ягодицам, начал, не глядя, нащупывать ноги. Рука тряслась, а по лбу тек пот, словно он тащил на себе непомерный груз.
– Ты не спеши, не спеши, - остановила его Аксинья, - поговорить прежде хочу с тобой. Слышишь?
– и с силой оторвала Ивана от себя.
– Чего ты?
– не понял он, бестолково уставясь на нее.
– О чем говорить хочешь? Про любовь? Разве сама не видишь, как хочу тебя...
– Кобель тоже хочет, когда заскочит, - неожиданно, с не знакомой ему ранее злостью заговорила Аксинья.
– Таких кобелей, как ты, знаешь, сколь по Москве бегает? Только свистни, и отбою не будет. Да мне оно ни к чему, когда у меня свой мужик, крепкий и ладный. Хочу с тобой поговорить о делах наших. Филатьевские кладовые ты хорошо почистил, знать, толк с тебя со временем выйдет.
Иван, отстранившись, с изумлением глядел на нее: то была не прежняя тихая и застенчивая Аксинья, сроду не поднимающая глаз от пола, а стояла опытная, прожженная баба, хорошо знавшая, что почем и где взять. Но он не особо удивился своему открытию, верно, ожидал чего-то подобного,аксиньиного преображения, нового ее поведения, манер, речи, слов - все это крылось в ней до поры до времени, чтоб потом выплеснуться, вылезти наружу с откровенным бесстыдством, как само собой разумеющееся. Догадался Иван, что специально она пригласила его к себе в дом, ради этого разговора, и о чем он пойдет, догадывался, даже твердо знал, но решил до конца выслушать, что же предложит ему новая, не известная до сей поры Аксинья.
– Интересно говоришь, девка, - прищурил он глаза и чуть отхлебнул из кружки, не опасаясь уже захмелеть: слова Аксиньи так отрезвляюще подействовали на него, что голова стала чистой, будто и не пил совсем, давай, сказывай дале... Послухаю, куды клонишь.
– Не девка я уже, - недобро блеснула она глазами, - сам, поди, знаешь. А сказать я тебе, Ванюша, вот чего хочу: в руках ты у меня, вот в этих самых, - и она смешно сжала маленькие кулачки, выставя их вперед.
– Не станешь дружбу со мной водить, то и спета твоя песенка, отгуляешь свое или в Сибири, или еще где...
– Это ты мне?!
– вскочил Иван и шагнул к ней.
– Думай, чего говоришь! Мне все одно, девка ты али баба, а пырну ножичком - и отговорила...
– А ты попробуй, попробуй, Ваня, - смело подставила грудь Аксинья, давай, режь меня, кроши на мелкие кусочки. Чего стоишь? Доставай ножик свой! Ну?! Испужался, да?! Не боюсь я тебя, Ванька, нисколечко. А сказать тебе, почему не боюсь? Потому как не душегуб ты, не убивец, а мелкий пакостник. Только и можешь всего, как спереть что да схорониться от гнева хозяйского. Знаю я вас таких...
Ивану хотелось возразить, закричать, что и он может убить, если вдруг обидят его так, что себя забудет, и в беспамятстве всадит нож в любого, кто окажется рядом. Но не мог он закричать, а тем более поднять руку на ту, что стояла сейчас перед ним, гордо выставя грудь и раскинув широко руки. И она знала об этом, а потому не боялась, подставляла себя под удар. Но в то же время, подумал Иван, может статься и так, что за какое-то ее слово, за обиду не пожалеет он и ее, которая так влечет к себе, чье тело он страстно желал. И он испугался этой мысли, отвернулся, подошел к столу, налил себе еще вина, выпил одним глотком и сел на лавку.