Отрицательно настроенный элемент
Шрифт:
Давая бабушке понять, что тема исчерпана, Долганов отвернулся и снова принялся рыться в ящике стола, но некоторая замедленность и неточность его движений говорила о том, что разговор об отце его не отпускает.
– Конечно, – заговорила Фаина Романовна, словно подхватывая его собственные невысказанные мысли. – Он должен был прежде всего выслушать тебя. Но у тебя ведь тоже не всегда это получалось. Сколько раз ты сам сгоряча навешивал ему ярлыки. Но мне кажется, сейчас как раз такой момент… Сейчас самое время стряхнуть всё наносное… Впереди ведь такой светлый праздник! Ты бы всё-таки поздравил его…
Глава 6
К
Обессиленный и присмиревший, ветер робко подвывал где-то над крышами домов, не смея даже коснуться запоздалого путника, почти беззвучно скользящего мимо грязноватых кирпичных простенков и гигантских арочных окон, сквозь стёкла которых из глубины казённых помещений пробивалось тусклое «дежурное» освещение.
Медунин спешил. Оставшись наедине с собой, он стряхнул с лица маску светского благодушия и теперь представал таким, каким был: проницательным, холодным и цинично целеустремлённым.
Войдя в телефонную будку, он левой рукой поднял трубку, а правой вставил двухкопеечную монетку в прорезь автомата и крутанул телефонный диск. Семь унылых длинных гудков прозвучало в динамике, прежде чем монетка с глухим звоном провалилась внутрь автомата, фиксируя момент соединения с абонентом.
– Юра? – проговорил Медунин приглушённым голосом. – Я уже на Карбышева, жду тебя около девятнадцатого дома.
Толкнув плечом дверь телефонной будки, Медунин ступил на мокрый асфальт и двинулся вдоль дома. Не прошло и двух минут, как из-за угла вышел Чудотворов, быстро застёгивая пальто на ходу. Столь спешное его появление наводило на мысль, что Медунин имеет над ним какую-то власть. Но, приглядевшись к Чудотворову, в нём можно было разглядеть черты человека независимого, движимого внутренним побуждением, хотя и чуточку нервозного.
Обменявшись дежурным рукопожатием, товарищи перешли улицу и зашагали вдоль парапета набережной.
– Отчего не спится? – торопливо спросил Чудотворов.
– Оттого что спать некогда, – ответил Медунин, глядя в темноту с утомлённым хладнокровием. – Долганов по-прежнему не желает со мной разговаривать. А Тропачевский уже завтра приедет сюда и опять будет спрашивать о протоколе судебных заседаний по делу Шумилина…
– Подожди! – оборвал Чудотворов, приостанавливаясь. – Как завтра?
– Ну вот так. Завтра. Tomorrow. Это нам тут загранка только в сладких снах снится. А он утром в Лондоне, днём в Москве, а завтра у нас.
– А как же завтрашний митинг в защиту Мурашкина? Нас же забрать могут.
– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Одно на другое наслаивается. А нам нужно, чтобы состоялись оба мероприятия – и митинг, и встреча с Тропачевским. Поэтому на митинг пойду я. Без меня наши кухонные демонстранты быстро разбегутся. А ты сиди дома. Если меня заберут, на встречу с Тропачевским пойдёшь сам. Только хату подбери поспокойнее и чтоб никаких хвостов. Я не хочу, чтобы из-за общения с нами ему визу зарезали.
– Да, но с чем я к нему пойду? Протокола же нет.
– С этим и пойдёшь. Надо объяснить ему, что протокола пока нет, но будет в течение месяца, и узнать, каким образом мы сможем его передать. Сам он сможет его дождаться или оказия какая-то будет. Главное, держись спокойно и конструктивно. Но и об аресте тоже сказать не забудь. Пусть знает, на что идут честные советские граждане во имя свободы слова. Если драматизма при задержании будет маловато, можешь прибавить что-нибудь на свой вкус, но только так… аккуратненько… Тропачевский должен прийти в ужас от того, что происходит с нами, но сам должен чувствовать себя в безопасности. Это понятно?
– Это понятно. Но ещё мне важно знать, где теперь ты собираешься доставать протокол.
– А зачем тебе это знать? Меньше знаешь…
– Нет, Саш, так не пойдёт. Я могу не говорить этого Тропачевскому, но для себя я должен знать, на что ты рассчитываешь. Ведь я же лично буду давать ему обещания.
– Не беспокойся. Я придумаю что-нибудь…
Впервые за всё время разговора в тоне Медунина прозвучали нотки сомнения, от которых натянутые нервы Чудотворова напряглись пуще прежнего, ввергнув его в состояние возбуждённой растерянности. Бросив на Медунина короткий взгляд, он отошёл к парапету и посмотрел вниз на чёрную воду.
– Что-то эта история нравится мне всё меньше и меньше… – проговорил он и неприязненно покосился в сторону собеседника. – Я думаю, дальше так продолжаться не может… Мы должны сказать Долганову всё как есть: что мы пишем о нём книгу, что она выйдет за границей…
– Что это вдруг с тобой? – перебил Медунин с насмешливым недоумением. – Перед завтрашним, что ли, поколачивает?
– Я серьёзно. Так дальше нельзя. Долганову обязательно нужно сказать. И если он будет против…
– А больше никому сказать не нужно? Например, следователю, который вёл это дело, или прокурору, который поддерживал обвинение в суде? А то они тоже могут быть против. Неудивительно, что у нас свободы слова нет, если при первом же желании высказаться мы оглядываемся на других. Ещё раз повторяю для особо щепетильных: это – книга наших воспоминаний о событиях. Мы не обязаны согласовывать работу своей памяти с кем бы то ни было.
– Но ведь сейчас Долганову предлагают вернуться в адвокатуру. Издание книги за границей может ему навредить…
– В адвокатуру он не вернётся никогда. Потому что не станет каяться ни в какой форме. А выход книги для него нейтрален. Не он же автор. Скорее даже наоборот: мы дополнительный шанс ему даём. Хочешь, возвращайся в адвокатуру, хочешь, продолжай сидеть в сторожевой будке, а не нравится – добро пожаловать в наш цивилизованный европейский клуб. Ты хоть знаешь, сколько через него материалов прошло, пока он адвокатом работал? И что это за материалы! На целую плодотворную писательскую жизнь хватит. Это мы тут с тобой второй год одну несчастную книженцию вымучиваем, а Долганов… Да если б он только приоткрыл эту свою сокровищницу, к нему бы издатели толпой ринулись…
– Да ему же не нужно всё это! Не нужно!
– Это ему сейчас так кажется. Пока наши органы всерьёз за него не взялись. Ведь всё, что с ним случилось, это ведь ещё не репрессии… Это так… словоблудие скучающей интеллигенции… Но времена меняются не в лучшую сторону… Настанет день, когда Долганову очень пригодится, что за границей у него есть имя. И книгу он не раз добрым словом помянет, и её авторов.
Чудотворов хлопнул ладонью по парапету.
– Нет, это просто дикость какая-то, что воспоминания о живом человеке пишутся без его участия! Ты очень убедительно говоришь, но у меня всё равно нет полной уверенности, что книга ему никак не навредит… В общем, я так не могу. Я Долганову многим обязан. Он вытащил меня из ссылки…