Отрицаю тебя, Йотенгейм!
Шрифт:
В средневековом каземате бутырской сборки, после поездки в холодном автозэке по зимнему городу, казалось тепло и уютно. Наверно, если человека несколько раз прогнать через гильотину, он и её за родную примет. Вызывала беспокойство лишь каморка папы Карло с неказистой деревянной дверью, будто в сарай, врачебный кабинет: достаточно какой-нибудь удручённой жизнью врачихе пошевелить пальцем и ты в раю или в аду. Пока ты на тюрьме, общак грозит всегда. Изысканность переживаний пришлось вкусить в полной мере, пока вертухай не привёл в коридоры третьего этажа, где я оказался в одной из камер большого спеца. Народу в хате было вдвое больше, чем коек, от чего уже и отвык. Дождавшись встречи с адвокатом, передал Косуле, что он опять оборзел, все попутал и подзабылся. «Не слишком ли Вы жёстко обращаетесь к нему? Ведь реально что Вы можете ему сделать?» с сомнением сказала Ирина Николаевна. «Реально я могу его убить. Или дать показания, что он мой лучший друг. Как того, так и другого, ему хватит. Можете так и передать». Уже в этот же день хату
Как не оттягивал незримый Косуля день моего суда, а таковой все же определился. Длинный подготовительный путь был пройден, собрано внушительное количество медицинских справок с воли и с тюремных больниц, получено заключение независимых судмедэкспертов, гласящее, что дальнейшее содержание меня под стражей без соответствующего лечения, невозможного в условиях следственного изолятора, угрожает моей жизни; подготовлено описание нарушений следствием законов и норм, то есть сделан максимум возможного. Суд наш, как известно, самый справедливый суд в мире, но, при всей своей ущербности, все-таки расширяет поле гласности и свидетельствует о наличии в обществе зачатков справедливости. С такими мыслями, заучив речь, я оказался в один из февральских дней в поганой каморке Тверского суда, без шнурков, без сигарет, неизменно отобранных, но с яростью и надеждой в душе.
Ирина Николаевна, в сотый раз повторял я, когда позвали в коридор к адвокату, самое главное ни в коем случае, даже мельком, не затрагивайте вопрос невиновности, говорите только о здоровье и о нарушениях закона следствием.
Да, конечно, соглашалась Ирина Николаевна, хотя я и не представляю, как можно это обойти, ведь арест незаконен. Ответ звучал искренно, но повергал в тоску: нет, она не удержится… Возмущение адвоката сравнимо с моим. Что тут поделаешь…
Резко распахнулась дверь бокса:
Павлов! Руки за спину! за спиной запястья закусили наручники. Идти не оглядываясь, смотреть под ноги, голову не поднимать! Ни с кем не разговаривать! Строго выполнять команды конвоя! Шаг в сторону или остановка расцениваются как попытка к бегству стреляем без предупреждения! Пошли!
Два мусора по бокам, один сзади, все с пистолетами в руках так гражданин Павлов быстрым шагом отправился по лестнице на второй этаж, думая, заклинит по пути поясницу или нет. Лучше бы нет, а то ведь придётся остановиться. Что они, суки, нынче лютуют. Ах, вон в чем дело! у дверей в зал заседаний стоит Володя, мой телохранитель по воле, офицер спецназа, краповый берет, которому положить трех мусоров, хоть и с пушками, труда не составит. Боятся, бляди. Так, если пришёл, значит, за мной… Эх, Вова, а лучше бы ты их в самом деле положил, без всякого суда.
То, что решение будет отрицательным, почувствовалось сразу, оно висело в воздухе тёмным облаком. И тем сильнее хотелось сопротивляться. Сегодня моё место было в большой металлической клетке. Ирина Николаевна тщательно раскладывала на столе внушительную стопу документов. Представляющий Генеральную прокуратуру Хметь злобно вертел в руках какой-то аптекарский рецепт. В зал вошла женщина в чёрной мантии и, именем Российской Федерации, начала заседание. Первым делом она удалила из зала врача, лечившего меня на воле, и судмедэксперта, давшего заключение по моей истории болезни. Я внимательно смотрел на судью, стараясь посмотреть ей в глаза бесполезно, она категорически глаз не поднимала, как будто не мне, а ей конвой приказал смотреть вниз, а о присутствии остальных она догадалась из того, что у неё написано. Судья спешила, спешила страшно, надрывной скороговоркой ведя заседание. Хметь злился и ёрзал на стуле, теребя таинственную бумажку; казалось, сейчас вскочит, бросит её, как карту, и крикнет: «Козырь!»
Ирина Николаевна тщательно изложила свою позицию, даже не слишком отчётливо отметив тот факт, что человек, которому не предъявлены никакие доказательства его вины, не должен содержаться под стражей, и перешла к документальной части. Справки из тюремной больницы не выдаются. Ирина Николаевна имела их на руках шесть. Это должно было быть неожиданностью для всех, но аппаратура Генпрокуратуру не подвела. Как только адвокат закончила речь, Хметь вскочил как ужаленный и, размахивая бумажкой, не скрывая раздражения, заявил, что все неправда вот у него в руках вещественное доказательство, а именно справка из больницы ИЗ — 48/1 Матросская Тишина в том, что следственно-арестованный Павлов здоров.
Мне тоже дали слово. Хметю оно не понравилось, судья не слушала, демонстративно углубившись в бумаги. Удалился суд на совещание ровно на такое время, за которое можно успеть подтянуть штаны. Именем все той же федерации, действия Генпрокуратуры были
Решение суда на руки я получил, хотя и не в этот день. Там было сказано, что содержание под стражей оправдывается уже только тяжестью обвинения, а коль скоро обвинение предъявлено Генпрокуратурой, то оно законно; что я здоров, и это подтверждается медицинской справкой, предоставленной суду заместителем Генерального прокурора по надзору за действиями Генпрокуратуры Хметем; что адвокат заявил о невиновности Павлова, а этот суд не уполномочен решать этот вопрос, и, следовательно, мера пресечения остаётся без изменения.
Следующей инстанцией должен был стать Мосгорсуд, знаменитый тем, что решения Тверского суда не отменяет; а там Верховный и международный. И пару лет в Бутырке, как минимум.
На следующий день меня заказали с вещами, и подумалось уже, что крякнулась моя победа об асфальт, но хата, куда меня привели, оказалась тоже на спецу, но только на пять шконок, и одна из них гостеприимно пустовала. Если в предыдущей хате был всякий сброд, и там я практически не вступал ни с кем в разговоры; здесь было иначе. Это была камера для активных следственных действий. Верховодил в ней заправский стукач, двухметровый гигант, рубаха-парень, герой-афганец, не умолкающий балагур и психолог это было видно сразу. А он сразу увидел то, что увидел я. И началась игра. Первым делом, как крылом летучая мышь коснулась, мне было объяснено, что жаловаться в суды нехорошо: и проку в этом мало, и люди с этими судами себя так взвинчивают, что до самоубийства доходят вон передо мной один на моей же шконке и повесился. И все с улыбкой, доброжелательно, предложив сигарету хорошую («фильдиперсовую») глядишь, и не говорил ничего приятель; потом длинный рассказ про беспредельную хату, где или опустят, или напишешь все, что скажут. Правозащитные организации давно пытаются обнаружить в русских тюрьмах эти самые «беспредельные» хаты, только это практически невозможно, потому что кум из любой хаты за полчаса сделает беспредельную, а раскидает её и следы заметёт ещё быстрее; так что табличку с надписью «Беспредельная хата» комиссия не найдёт; а тот, кто прошёл через таковую и сломался, что, чаще всего, и случается, предпочтёт и на воле об этом не вспоминать. Если тебе, уважаемый читатель, доведётся оказаться в такой хате, как, впрочем, и в любой другой, имей в виду, что не только каждое твоё слово, но междометие и жест, выражение лица все будет принято во внимание, и каждая из этих мелочей может иметь для тебя серьёзные последствия. Но ты вряд ли поймёшь это, не посидев хотя бы полгода, за которые из тебя, уважаемый читатель, многое вытянут. Однако я желаю тебе успеха и удачи. Ко мне же судьба была благосклонна, и моя реакция убедила сокамерника, что смертью меня не испугать, беспредельной хатой тоже; особенно его озадачило утверждение, что, не ровен час, начнутся у Генпрокурора товарища Шкуратова проблемы, и, кто знает, может, и ему на нашем месте побывать придётся. Оснований, кроме собственного желания, для такого утверждения у меня не было, но тем забавнее, что вскоре у тов. Шкуратова действительно начались проблемы, и, как знать, не сыграл ли мой опасный блеф свою роль в тюремном преферансе. В качестве иллюстрации с успехом прошёл пример с министром юстиции товарищем Увалевым, уже сидящим в одной из соседних камер, которого мы уже имели честь лицезреть на продоле, сначала в барской шубе и белом шарфе, недоступного в своём достоинстве, потом в трениках и тапочках, злобного и измельчавшего. И все это тоже намёком, полужестом, так, что вроде и не говорил. Информация ушла к следствию, на некоторое время меня оставили в покое, которым я и воспользовался в полной мере, научившись лежать часами не шевелясь и пребывая вдали от собственного тела. С телом же сложности не убавлялись. Выводить его на прогулку было все труднее, заставлять ходить по камере проблематичнее. Передвигаясь на продоле в сторону лестницы к прогулочному дворику, встретил какого-то громадного мужика в военной форме, вокруг которого лебезили вертухаи.
У тебя суд был что сказали? неожиданно обратился ко мне офицер громовым голосом.
Товарищ прокурор достал справку, что я здоров, и счёл необходимым оставить меня под стражей, ответил я и начал восхождение по лестнице.
Пидарас товарищ прокурор! загремел за моей спиной голос так, что я невольно оглянулся. Молодец, что ходишь на прогулку! чеканным шагом офицер двинулся по коридору. Вот так, доброе слово и кошке приятно.
В хате оказались шахматы, и игрок прибыл хороший. Убеждённый бандит, парень из Чебоксар, как и положено братве, давно готовился к тюрьме и наконец её получил. «Вот так жить этой жизнью» говорил он. Готовиться-то он готовился, только язык оказался слишком длинный. Как только наш великан Серёга (в России одни Серёги) продирал глаза, сразу начинался словесный понос: про Афган, про то, как Серёга был смотрящим за городом Урюпинском, про следователя, которого утопит, про недвижимость, религию, погоду, про то, что Слава-дорожник сморкается неправильно слова лились потоком до самого отхода их источника ко сну. Находиться с таким человеком в одном помещении изысканная пытка, но большинство уже привыкло и к этому, а чебоксарский узрел в нем брата, как ни отвлекал я его шахматами.