Отрочество Ивана Санина

Бахревский Владислав Анатольевич

Наждали-таки несчастье! Галицкий князь Дмитрий Шемяка, с тверским да Можайским князьями обманом, без приступа, взяли Москву, Шемяка нарёк себя великим князем Дмитрием III. Страшное свершилось дело, но сказать, чтоб совсем уж воровское! По древнему русскому праву не отпрыскам Дмитрия Донского, а его брату Юрию Звенигородскому, отцу Шемяки, должно было сидеть в Москве.

Разыгралась смута, князь Юрий искал правды в Золотой Орде, но московские подачки и посулы были богаче. Не преуспел, взял Москву силой, да только новый порядок наследования высшей власти

был на Руси от Бога. Недолго обременял великий стол князь московский Юрий Иванович. Господа Иисуса Христа и он любил — строитель дивного Савво-Сторожевско-го монастыря. Вот и призвал Всевышний раба Божия к себе. Наследникам образумиться бы! Но худое дело отца переняли сначала старший сын Василий Юрьевич, такой же неудачник, а ныне младший — Шемяка.

Молва не ведала, куда подевался великий князь Василий Васильевич. Колокола заупокойно не звонили. Стало быть, жив. А коли жив, не сегодня — завтра жди войны.

Домашняя война злей татарского набега. Татарам лишь бы сливки слизать, а свои в своей же кадушке готовы дно вышибить. Коли не мне пиво, пусть всё в землю уйдёт, без остатку!

Для Ивана Григорьевича Санина весть о перемене власти была горше сполошного колокола. Приказал лошадей держать запряжёнными. Где чего затеется, тотчас везти семью в скит, в глушь. От греха.

А грех вот он!

Дошла до Волока Ламского новая чёрная весть: московский князь Василий Васильевич Пресветлый отныне Тёмный. Шемяка ослепил своего врага. Великий князь на богомолье был в Троице. И не великий он ныне. В Углич увезли. Где же Тёмному с Московским царством управиться?

В те дни в Язвищах по дороге в Москву остановились на ночлег приятели Ивана Григорьевича, четверо новгородцев. Ваня, хоть и в малых летах, но был за столом. Наследник.

Новгородцы не жалели Василия Васильевича Тёмного.

— Поделом ему! — сказал самый величавый из гостей. — У зла эхо долгое. Катилось-катилось и аукнулось. Не Василий ли Васильевич десять лет тому назад ослепил двоюродного брата своего Василия Юрьевича, коего ныне Косым кличут?

— Что о них горевать! Пусть поскорее истребят друг друга. Наше время пришло! — розовощёкий молодой новгородец пугал Ваню чёрными без блеска медленными глазами. Подождал, не скажет ли кто чего и прибавил:

— С Дмитрием Юрьевичем с Шемякой Великий Господин Новгород вернёт свою славную волю. Натерпелись от Москвы.

Иван Григорьевич, глянув на сына, сказал осторожно:

— За Василия Тёмного — князья и бояре Патрикеевы, Ряполовские, Кошкины, Плещеевы, Морозовы и весь народ. Углическому страдальцу верны Стрига-Оболенский да Фёдор Басенок — воеводы из лучших на русской земле.

— Велики заступники! Басенок уж на цепи сидит. За московского великого князя Дмитрия Юрьевича — Тверь, Рязань, могучий Новгород! — Розовощёкий мрачный новгородец насупился до того сурово, будто в битву шёл.

— А за кого Иона, епископ рязанский, митрополит названный? — не спросил, сказал Иван Григорьевич.

— Церковь почитает Москву. Ей тот хорош, кто сидит на столе великого князя! —

Величавый усмехнулся, но все задумались.

Двое других гостей были монахи.

— Что вы скажете об Одноуше? — спросил молчунов розовощёкий. Отвечал старец, говорил тихо, но его слушали.

— Одноуш — мирское прозвище Ионы. Владыка много претерпел в жизни. От людей, от князей, от царьградского патриарха. Верно сказано: пуп земли для владыки — Москва.

— И слава Богу! — Возрадовался величавый. — Пусть Москва, коли наша! Москве с Великим Новгородом ни в кои времена не сравниться. Наши купцы знамениты от Ганзы до Югорской, от полнощных стран Скандинавии до Царьграда, до Астрахани! Югорские соболя, Святого Ледовитого моря моржовые бивни — почитаются во всём белом свете новгородским красным товаром.

Иван Григорьевич, хоть и хозяин, не стал поддакивать гостю.

— Еретика Исидора-митрополита потому, знать, встречали у вас, в Новгороде, с великим почётом, что вёз в Рим московскую пушнину и прочее — на двухсот возах!

У Вани сердечко сжалось, как бы ссоры не вышло. Монах-старец вздохнул сокрушённо.

— Се — правда истинная. Богатых Новгород любит. Но, чтя митрополита всея Руси, мы верили: владыка едет в Рим постоять за веру наших отцов. Веру во Христа Великий Новгород принял от апостола Андрея Первозванного, ранее Византии. От нас апостол пошёл к грекам. Византии в те древние годы был не царством, а деревней.

— Неча нам за дружеским столом поминать отступника! — Погасил спор величавый гость.

— Тяжкое время, — монах-старец осенил себя крестным знамением. — На митрополию Иону избрали после смерти Фотия, пятнадцать лет тому назад. Увы! Царьградский патриарх не признал наречение. Поставил в митрополиты Литвы и всея Руси смоленского епископа Гервасия, потому что грек. Гервасий помер, поехал Иона в Царьград за благословением, а вернулся в свите Исидора. Патриарх в митрополиты всея Руси опять своего поставил, грека.

У Вани глаза слипались. То и дело проваливался в сон, а говорили очень важное. Очнулся от благодушного смеха величавого новгородца.

— Греки многомудрые. Чего с них взять? Великое их царство смутой разорено. На Московию надежда невелика, сама под Золотой Ордой, вот и поклонились папе римскому.

— Сие — дело их совести, — сказал старец. — Но Исидор на Флорентийском соборе подписал унию за всю православную Русь. Суздальского епископа Авраамия тоже принудил руку к унии приложить.

— Бог с ним, говорю, с Исидором! — осерчал розовощёкий новгородец.

— Верно! Иона примет нашу сторону. В монахи он постригся в Галиче, а Галич удел Шемяки. Епископом был в Рязани. Рязань Москве не подруга.

— Как Бог скажет, так и будет, — молвил всё время молчавший монах.

— Золотое слово! — обрадовался величавый новгородец. — Мы идём к великому князю Дмитрию Юрьевичу с миром и за миром. Да будет покой на русской земле.

И тут дремлющего Ваню отнесли в спаленку. Он был согласен с молчаливым монахом, сказал засыпая: