Отрок. Перелом: Перелом. Женское оружие. Бабы строем не воюют

Красницкий Евгений

В ее глазах ясно читалось: ну вот, о здоровье поговорили, юность вспомнили, посмеялись, может, теперь приступим к делу, с которым вы сюда пришли? Фаддей почесал бороду, покряхтел, помолчал положенное для солидности время и начал:

– Пришли мы к тебе, Настена, с поклоном от семейства и рода нашего! – Оба супруга встали и поклонились в пояс. Настена тоже поднялась и ответила таким же поклоном. – Дочка наша младшая, Снежана, стало быть, охоту проявила к искусству лекарскому и учиться этому делу желание имеет. Трудов она не боится и к старшим почтительна. И решили мы с Варварой кланяться тебе, и просить взять ее в учение. Лучше лекарки во всей округе

не сыщешь, так к кому, как не к тебе, нам идти? Потому просим – не откажи. Выучи девку, чему сама посчитаешь нужным и как сама знаешь. С платой мы не поскупимся, сколь запросишь, столь и заплатим… – Фаддей замялся, не зная, что еще сказать, и на всякий случай повторил: – Прими дочку в учение, будь милостива, а мы добро не забудем.

Настена отвесила супругам еще один поклон:

– Спасибо за уважение да за доверие! Что Снежана ваша к делу лекарскому склонность имеет, я давно приметила. Есть у нее в душе сочувствие к болящим. Видно, сама Макошь у ее колыбели прошла да слово свое ей шепнула. Не каждому такое выпадает, а и выпадет, так не каждый себя понять сможет. Лекаркой ей, конечно, не стать, но травницей и повитухой, глядишь, и получится. Если не заленится. Потому в учение я ее беру. Да она уже и начала учебу… – Лекарка плавно обернулась к девчонкам и узрела их открытые рты и растопырившиеся от любопытства уши. – Это что такое?! – рявкнула она так, что даже Юлька присела. – А ну, носы в грядку! Ишь, заслушались! – И снова не спеша повернулась к супругам. – А плату за учение я бы и не стала брать, да для него многое потребно, да все свое, не заемное. А сколько чего докупать – это я попозже определю. Тогда и об оплате договоримся уже окончательно. К осени, скажем.

Фаддей замотал головой:

– Прости уж меня, Настена. С детства тебя знаю, потому и скажу, как есть: возьми всю плату сейчас. Неведомо никому, как дальше сложится, а я, сама знаешь, от рати не бегаю. Никто от воинской судьбы не заговорен – не ровен час, убьют – что тогда?

Лекарка так и впилась взглядом в Фаддея, но задумалась только на миг.

– Так вон оно как, значит? – пробормотала она себе под нос.

Чума покосился на удивленную Варьку и развел руками.

– Уж уважь мою прихоть. Не хочу за дочку беспокоиться.

– Не выгоню я ее на улицу, не переживай, – Настена поджала губы, кивнула сама себе, словно решаясь на что-то, и твердо проговорила, специально для Чумы: – Я ведь понимаю, где живу.

– Вот потому и прими… – Фаддей с облегчением перевел дух и вручил лекарке сверток. – Здесь четыре гривны. И сам платок тебе в подарок.

– И вот еще возьми, не побрезгуй, – вступила в разговор и Варвара, в свою очередь протягивая Настене то, что держала в руках. – Не серебро, но тоже не лишнее.

– Ну что ж, – Настена еще раз внимательно посмотрела на Фаддея и кивнула. – Четыре гривны – это много. Очень много. Однако возьму все, сколько даете. Что останется, ей в приданое пойдет, если…

Все трое поняли недосказанное, правда, каждый по-своему.

Уговор между лекаркой и семейством Чумы заверили ратник Аким, родной брат Варвары, искренне порадовавшийся за племянницу, и Егор. Дом Акима стоял неподалеку, а Егора Фаддей встретил как раз по дороге к шурину. Будто нарочно десятник угадал.

Аким потом сразу домой заспешил, а Егор отправился провожать Фаддея с женой. Варька, правда, заторопилась к колодцу – напропалую хвалиться достижениями дочери и удачным разговором с лекаркой, и ратники остались вдвоем.

Фаддей, которого присутствие десятника, несмотря на все уважение к нему, сейчас совсем не радовало, тоже попробовал было сослаться на неотложные хозяйственные дела, но Егор только мотнул головой и тихо выложил последние новости. Да такие, что они мгновенно заслонили для Чумы все прочее.

– Решили отложить, – без предисловия, тихо, как умеют говорить опытные ратники, когда таятся в засаде, сообщил десятник. – Лука, Игнат и Рябой в селе сейчас. Из своих вотчин еще позавчера все вместе заявились. Корней вызвал, что ли? Вначале думали – уедут сразу, как обычно, а они тут застряли. А под ними, как ни крути, почти полсотни бойцов ходит. Даже если половину за себя выставят – Корней всех сметет.

Чума удивленно смотрел на Егора: вроде бы не должны такие вести десятника радовать, но похоже, они его не огорчали.

– Вот и решили выждать, не все же им здесь ошиваться. Им, вишь, боярство свое обустраивать надобно, – уже с оттенком зависти добавил Егор.

– Ну и ладно, – не пытался скрыть облегчения Фаддей. – И нам не больно и надо. Глядишь, и раздумают.

– Да нет, не раздумают они. Деваться родичам Пимена некуда: или Корнеев род под корень вырубить, или самим отсюда подаваться, – разбил надежды Чумы Егор. – Да и Устин рогом уперся – не свернешь теперь. Ты его знаешь. Так что, если не сегодня, так через неделю, а все одно сцепятся.

Фаддей только зло сплюнул. Егор тоже счастьем не лучился, когда заговорил о дальнейшем:

– Когда снова надумают, скажу. Да, тут вот еще что: в ночь, как Устин своих поднимет, наш десяток заступит в караул. Договорились подгадать. Понадобится, и поменяемся с другим десятком. Потому мы с тобой на вышке в ночь…

– Была охота! Там новикам место. Чего нам лезть? – привычно заворчал Фаддей, не зная пока, как относиться к услышанному. – Вон Леонтий пусть и сидит, ему в самый раз.

– Фаддей, слушай, чего говорю, и дурку мне тут не вываливай! – вызверился Егор. – Сам не хуже тебя умею пнем прикинуться! Что, так в драку рвешься, что аж порты не держатся?

– Да мне оно вовсе по хрену! Не я к этому дерьму жопой прислонился, – завелся уже по-настоящему Чума.

– Вот и слушай, что говорю, если тебе похрен! На вышке посидишь, я сказал! – это уже был прямой приказ, и Фаддей, насупившись, замолчал. – А Леонтий дома останется. Я позабочусь…

– Ну, как скажешь, десятник. Смотри, тебе разгребать. Мое дело телячье.

А смотрел Егор странно. И вообще вел себя совсем не так, как должен бы по всем Фаддеевым соображениям.

«Это с какого ляда нам с Егором на вышке отсиживаться? Новиков там завсегда сажают, а тут сам десятник гнездится. Мало того, еще и меня за собой тянет на насест. Или мы с ним бойцы негодящие? Да нас двоих и на иных пятерых разменять – мало будет! А так, покуда мы с вышки слезем да добежим… Только и останется, что курей лисовиновских резать. Ну, не дурак же десятник! Чего тогда?»

– Угу. Оно самое, – подтвердил догадку, мелькнувшую у Чумы во взгляде, Егор. – Так что место наше на вышке.

– А остальные наши как? За Пимена их положишь?

– А где я их возьму, остальных-то? – и рожу при этом Егор состроил такую, что понять, доволен он или зол, оказалось совершенно невозможным: всем своим видом десятник излучал суровость, но если присмотреться… Глаза у него блестели, словно он только что сметаны крынку умял или с молодкой ядреной на сеновале вечер провел.

– А… – начал было Чума.