Отряд-4. Битва за небеса

Евтушенко Алексей Анатольевич

Вот.

Вот и ответ. Хочет он, рязанский крестьянин и солдат Вешняк Сергей Федотович, сменить работу? И, если хочет, то тут же возникает следующий вопрос. А что он умеет, кроме как растить хлеб и убивать людей? Получается, что ничего. А чему хотел бы научиться? Бог его знает. Для того чтобы чего-то хотеть, нужно иметь выбор. Но с выбором-то как раз и есть наибольшие трудности.

Взять Пирамиду эту. Какие умения здесь нужны, если всё необходимое появляется словно бы по волшебству? Ну, то есть, не по волшебству, ясное дело, просто техника такая… невиданная. И тем

не менее. Пирамида кормит, лечит, учит – между прочим! – даёт любой инструмент, транспорт или оружие, готова исполнить всякую прихоть человека. Почти как тот дом отдыха на Лоне. С той лишь разницей, что здесь люди не отдыхают, а работают. Правда, странная у них работа какая-то. Не сразу и поймёшь, в чём она заключается и зачем, вообще, они ей занимаются. Хотя, на последний вопрос, наверное, ответ есть. Достаточно спросить себя, зачем он, Сергей Вешняк, не остался всё-таки жить-поживать и добра наживать в племени Леонида Макаровича (были такие мысли, были!), а снова взял автомат, закинул на плечи вещмешок и присоединился к своим боевым товарищам, чтобы понять, в чём этот ответ заключается.

Н-да…

Интересно, а чем занимался, к примеру, мой нынешний напарник Женя Аничкин до того, как стал тем, кем он стал здесь, в Пирамиде.

Он покосился на Аничкина.

Женька сидел в небрежной позе на месте пилота-водителя, нацепив на голову наушники и пальцами обеих рук легонько отстукивая на штурвале (машину вёл автопилот) ритм неслышной Сергею музыки. И хорошо, что неслышной. Потому как одному богу известно, как можно слушать подобные э… звуки и вообще называть их музыкой. Но на вкус и цвет, как говорится, товарища нет, а кому и кошачий мяв с петушиным ором – песня.

– Жень, – позвал он. – Женя!

– Что? – Аничкин выключил музыку и стащил с головы наушники. – Что ты сказал?

– Хм, пока ничего, – хмыкнул Вешняк. – Пока я только тебя позвал.

– Ага. Ну? Вот он я.

– Хочу спросить. Ты до войны… Тьфу, что это я в самом деле. Не до войны, конечно, а до того, как этим… стражником Реальности стал и сюда попал, в Пирамиду, чем занимался?

– А что?

– Ничего. Интересно. Я вот, например, до войны и отряда крестьянствовал.

– В колхозе?

– В нём, – вздохнул сержант. – Кулаки у нас в округе ещё в тридцать первом году все перевелись.

– Вывезли? – с явным интересом осведомился Женька.

– Ага. Сначала раскулачили, а потом вывезли.

– А ты батрачил на кулаков?

– Приходилось. Мой батя до середняка не дотягивал, беднотой считался, хоть и не самой голоштанной. Вот и приходилось кусок хлеба зарабатывать, спину гнуть на чужого дядю.

– И как оно?

– На себя, конечно, работать веселей, – вздохнул Вешняк.

– А в колхозе?

– И в колхозе не слишком сладко было. Говорю же, на себя лучше всего работать. Да только когда оно было, чтобы русский человек сам на себя работать мог? Один с сошкой, семеро с ложкой.

– Это верно, – теперь уже вздохнул Женька. – Нахлебников у нас всегда хватало, во все времена. Значит, не сладко, говоришь, в колхозе было? Погоди… – Аничкин завёл глаза к потолку кабины и пошевелил губами,

что-то подсчитывая, – война в сорок первом началась… Тебе сколько лет тогда было?

– Двадцать шесть.

– Ага! Так ты же, получается, небось, самый голод помнишь? Ну, который в начале тридцатых был в стране?

– Помню.

– Расскажешь?

– Расскажу как-нибудь. У меня брат и сестрёнка маленькие как раз этот голод и не пережили. Но только ты сначала расскажи, а то – ишь! – я тебя спросил, а так вышло, что не заметил, как сам на твои вопросы отвечать стал.

– Профессия такая у меня, – засмеялся Аничкин. – Людям вопросы задавать. А потом ответы внимательно слушать. Была, то есть. До того, как сюда попал.

– Что ж это за профессия, интересно… Следак, что ли? Угро?

– Нет, – покачал головой Женька. – В газете я работал. Журналист.

– О! – в голосе Сергея послышались нотки неподдельного уважения. – Писатель, значит. Надо же.

– Не писатель. Журналист. Писатель книги пишет, а журналист – статьи в газеты и журналы. До писателя я так и не дорос.

– Всё равно, – убеждённо сказал Вешняк. – Я бы в жизни так не смог.

– Но ты ведь… грамотный? – осведомился Женька.

Сержант глянул на Аничкина, уловил на его лице выражение некоторого испуга и весело, от души, рассмеялся.

– Ты чего? – не понял Женька.

– Да так. Просто не ты первый думаешь, что, если я крестьянин родом из Рязанской губернии, то должен быть неграмотным. Советская власть, между прочим, с этим успешно борется. Что такое ликбез знаешь?

– Ликбез… ликбез… Ликвидация безграмотности?

– Молодец, помнишь. Грамотный я, грамотный. Читать, писать и считать умею. Не переживай. И в школе хорошо учился, и в армии потом доучивался.

– Да я и не переживаю вовсе, – сказал Аничкин. – С чего ты взял?

– Ладно, – махнул рукой Вешняк. – Забыли. – Он поглядел вниз. Машина слегка поменяла курс, солнце сместилось ближе к корме, и океан отливал теперь шёлком и сталью. – Долго нам ещё лететь?

– Скоро уже. – Женька бросил короткий взгляд на приборную доску и потянулся. – Полчаса где-то. Сейчас будем снижаться. Так что давай-ка мы с тобой пристегнёмся. И свяжемся с нашим дорогим пятиглазым то ли другом, то ли врагом Риймом Тууром. Как там они, ждут нас, нет…

– Давай, связывайся, – сказал Вешняк, поднимаясь с кресла. – А я пока в сортир загляну, чтобы потом по кустам не шариться. – Он откатил в сторону дверь кабины и скрылся за порогом.

Рийм Туур в двадцатый, наверное, раз попытался ослабить путы на руках и снова потерпел неудачу. Полную. Диверсионный курс и основы войсковой разведки входят в общую подготовку имперского десанта, и там как раз отводится несколько практических занятий на обретение навыков по связыванию «языка». Видимо, тот, кто вязал Рийма Туура, практические навыки усвоил как следует.

Переворот случился около двух часов назад, когда воздушный катер с дополнительным оборудованием для лагеря и кое-какими продуктами питания, ведомый человеком по имени Женя Аннич-Кин был уже в пути.