Отсчет времени обратный
Шрифт:
И только то, что отстраняло – тогда уж связывало.
Смотрели с удивлением, как из иных миров на безумный, больной.
Целой группой, так что было тесно, – но безразличные друг другу…
Смотрели, потому что это смотрит – должна – вся страна.
Менялись новости – но повторялись одни и те же кадры. Такой эффект… Стоп-кадр – и то же самое ускоренно перематывается на твоих глазах назад. Он уже видел это у себя дома несколько часов назад… Когда хотелось не видеть и не слышать вообще, никогда… Того, что покажут.
Почти поминутно в холле звучали чьи-то фамилии, кто-то вдруг вставал. Постепенно, незаметно люди пропадали, исчезая в одинаковых глухих медицинских кабинетах: казалось, не возвращаясь.
Наконец его вызвали… Он разделся до пояса перед медсестрой – такой же, как и его дочь, девчонкой – и было неловко, стыдно. Но сразу же подчинился – а та, уловив это женским чутьем, с капризным видом почти приказывала, нарочно заставляя выглядеть жалким. Это доставляло ей какое-то удовольствие, хотя изображала с брезгливой гримасой, что раздражает. Свою работу делала грубо, резко – прикасалась, всякий раз будто втыкая в кожу что-то тупое, холодное. И только когда установила на его теле все датчики, так что он оказался облеплен электродами, провода от которых тянулись к прибору, похожему на взрывное устройство, – вдруг не удержалась, глупо, по-детски хихикнула. Глупо… Смешно… Он сам вдруг выдавил из себя улыбку, подумав, наверное, о том же, – и девчонка, сконфуженная, уже очень осторожно стала закреплять у него на теле еще один прибор, измеряющий в автоматическом режиме давление, от которого тоже тянулись провода к какому-то электронному устройству с пульсирующим красным индикатором. Проверила – работало.
Вести обычный образ жизни – совершать прогулки, лежать, ходить, работать, спать и тому подобное – отмечая в специальном дневнике время и обстоятельства возникновения неприятных симптомов. Это его роль. Новая. Главная. И он вышел из этого кабинета другим человеком, получив инструкцию, памятку – а главное, задание. Прожить двадцать четыре часа своей обычной жизни, но как бы заново, потому что теперь это стало целью. Да, да – целью, с которой ведут за ним наблюдение даже бездушные приборчики, их он будет носить на себе, не имея права отсоединить хотя бы во сне. Должен следить за ними, чтобы не отсоединились, а они, только каждую секунду, – за его сердцем. Неприятно сдавливая под одеждой, спрятанные, они уже работали. Ему казалось, он чувствует, как что-то вживилось и пульсирует уже в нем самом. Ощущения: он должен фиксировать свои ощущения, все их надо записывать… То есть пока что запоминать он их должен, чтобы потом, точно по времени, записать. Ну вот. Вот оно, его задание. Подопытный кролик, с которым проводят какой-то эксперимент. Но если уж кем-то чувствовал себя, то полным идиотом, жалким уродом. Почему именно сегодня? Для чего он это делает вообще? Какие замеры, что они там покажут… Какая обычная жизнь… Какой обычный день… Издевательство… Уроды, идиоты… Обязаны были отменить, перенести – но как же, им-то наплевать! Ну почему он не остался дома… Если бы он знал, понимал, что это будет… Ну и урод… Он выругался сквозь зубы, но тут же замер. Сигнал – включился прибор. Стала плавно подкачиваться манжета автоматического тонометра, сдавливая и сдавливая руку. В этот момент – по инструкции – нужно остановиться и не двигаться. И вот, как по команде, резко остановился, не двигался, прислушивался к себе, ждал. Мимо проходили люди, кто-то даже оглядывался, ничего не понимая, – а он один остановился вдруг и стоял прямо на середине тротуара. Так это случилось… То есть началось… Это задание…
И вот он подчинился, начал его выполнять. И никто, никто, кроме него, теперь об этом не знал. Что-то похожее на несколько ритмических выдохов – и вот он почувствовал медленное облегчение в руке. Как будто это что-то живое – схватило, отпустило. Вспомнил… Надо позвонить жене, он обещал. Надо. Другое его задание… И вот уже слышит ее голос, так близко… Да, все нормально. Да, он уже в дороге и все спокойно, едет домой. Да. Да. Нет. Да. Она волнуется за сына. До сих пор не позвонил сын. Она переживает – может быть, с ним что-то случилось, там…
Пока слышит все это, молча улыбается, подумав – а о нем она не думает, за него не переживает, с ним ничего не случится… Он стоит здесь, посередине улицы, как сумасшедший – а она ничего не знает, но ведь именно поэтому, в таком случае, может быть спокойна. Вот еще эксперимент… Переживания, страдания, страхи, жизнь, смерть… Здесь все кем-то выдумано. Все это чья-то идиотская выдумка, но никто ничего не чувствует, именно что не чувствует. Если бы здесь кто-то хоть что-то действительно чувствовал… Ну хоть опасность бы чувствовали – но нет, как слепые… Они идут в метро – а метро взрывают. И вот море слез – море чувств, но таких же слепых… Ведь ничего не знают – и не узнают: никто, никогда, ничего!
Он прошел всего несколько шагов – и вдруг опять встал, потому что судорожно захохотал, будто бы это был удушливый приступ кашля… Он понял… Он представил – ну да, как его остановят… Что будет, если… Он один, один такой во всем городе, наверное, – опутанный под одеждой проводами. Смертник. И он идет к метро, но никто не знает об этом – он и сам не мог бы представить такое ни в каком страшном сне. Да если кому-то рассказать… Умрут, умрут от смеха! И смех уже душил… Никто, никогда, ничего! Внезапно прибор под одеждой издал писклявый сигнал, сдавило руку, как если бы кто-то невидимый все сильнее и сильнее сжимал… Сбой… Автомат повторяет свои действия… Он понял, что это не прекратится, пока прибор точно не зафиксирует его давление: он заставил себя успокоиться, расслабился, как мог, покорно вытянув при этом руки вдоль туловища и не двигаясь – почувствовав, что устал…
Струсил – пытался поймать машину, чтобы доехать домой или хотя бы куда-то, где мог бы пересесть на маршрутку, троллейбус. Просил, как просят нищие, предлагая все, что было, но все равно оказывалось мало… Все, кто тормозил, хотели больше, больше, больше… Отъезжали, ничего не получив, – и не нашлось ни одного нормального. Ну да – а все нормальные благополучно проезжали мимо.
В конце концов, это был только страх. Он успокоился, походил у метро, как будто это было местом его встречи с кем-то. Чувство обреченности – никто не придет. Ждал – и не дождался. Потом, ничем не выдав себя, свободно прошел внутрь сквозь милицейские посты, расставленные примерно через каждые двадцать шагов. Только две молодые девчонки, уже там, на платформе, перешептываясь друг с дружкой, пялились пугливо в его сторону – а потом не зашли в вагон. Он вышел на своей станции, где было полно милиции, но тут же смешался с толпой.
Прибор сработал, когда уже чувствовал не себя – а эту плотную массу, что, как огромная утроба, носила в себе бременем столько людей. Массу, в которой он растворился и почти бессмысленно двигался на выход, куда-то вперед. Уже на поверхности порядок наводили бойкие бабы с мегафонами, вызывая легкую панику и неумолчно предлагая пользоваться наземным транспортом. Но в нервозной толкотне у автобусов, где взглядами, казалось, передавался сигнал об опасности, все спасались по одиночке – и тонули. Автобусы отправлялись экспрессом один за другим, не успевая заполниться, – а люди не успевали опомниться. Поток не убывал. Многие, не выдержав, отрывались, уходили одиноко дальше. Ушли, никто не вернулся – и он тоже решил дойти пешком, хотя бы до следующей остановки.
Наверное, он подчинился чувству самосохранения.
Остановка у церкви, полупустая – несколько человек, приличных, стояли в стороне, потому что, вся из стекла, приютила бродяжку. Экспрессы проносились мимо… По привычке ожидая маршруток, не понимая, что происходит, люди недоумевали – и только бомж, уснув мертвым сном, лежал на стальной лавке, по-своему свернувшись, чтобы было теплей.
На асфальте – сиротливо оставленный пластиковый стаканчик, приносивший ему подаяния… С монетками на донышке, что собрались, точно капли.
У церкви всегда просили милостыню пропащие – но у ворот, поближе к храму.
А этот или все пропил – или совсем пропал.
Храм построился в прошлых веках. Поновленный, сиял и радовался, будто бы и не помнил другую Москву, похожий на сказочный корабль, севший на мель и чуть накренившийся. Однажды потянуло, зашел, вспомнив об умерших родителях, поставил свечку. Копеечная свечка, вымученная об их душах забота – стыдно. Будто бы и сделал все это, чтобы обмануть… Но обожгло чувство стыда… Стало вдруг до ужаса ясно, что он, живой, больше не нужен отцу с матерью, а они – мертвые – ему.