Шрифт:
Сказка про странного ребёнка
Послали один раз посмотреть на очень странного ребенка. Ребенок, говорят, у нас родился. Не наш.
Когда родился, не заплакал. Лежал, думал. Чихал. Потом заплакал, когда домой его принесли и отец с матерью орать друг на друга стали.
Смотрит не так, как наши. Молчит больше. Иногда, когда видит что – плачет. Бить его никто не бьет, он и сам плачет, без этого. А смотрит так, словно не наш. Глаза у него синие, неподвижные, ничего не отражают, не показывают, не отдают, не участвуют в жизни. Смотрят куда-то сами в себя.
Наши
Поэтому мы его отвлекаем, за плечи трясем. Тогда у него на глазах пленочка такая временно образуется поверхностная, как у змей. Видит нас в пленочке, реагирует, отражает. Учиться может. Но только отвернешься – пленочка пропадает.
– А вы его в школу скорее отдайте, – посоветовал Главный местный Жрец. (Жрец похож на мужика из телевизора: треники, задница, пахнущая потом. Сплющенное лицо. Нос и рот, воняющие сигаретами).
В школе, как сказал Жрец, его эта поверхностная пленочка будет на глазах дольше удерживаться, и он держать ее привыкнет. Без пленочки невозможно постоянно задачи решать, а мы ему внушим, что все от него ждут задач решенных, он и захочет.
Только школы ему маловато, ему б институтскую программу, это действовало бы наверняка. И чтоб деньги зарабатывать был сам должен. На всю семью. Деньги зарабатывать на всю семью, это как обухом по голове сверху, вон смотрите, какой я сплющенный, сказал Жрец. Тогда совсем бы то, что в глазах у него, зарубилось.
Но только тогда он не проживет долго. Лет 15 проживет, постоянно с пленочкой. Вести себя будет почти как обычный. Как мы все.
На работу его потом отправьте. С утра и до ночи, или с ночи и до утра. Такому малосочному даже с утра до вечера хватит. И тогда он лет пять проживет. А вообще у него в настройках не заложено дольше 25 жить, терпя это, как мы, вот так же, как мы, живя с пленочкой. И ни отдых с телевизором, ни забродившая влага, ни покупки не помогут ему, нет у него органа такого, чтобы то всё его восстанавливало так, как нас, и это сакраментально, как если бы у рыбы не было жабр. А то, что нас будоражит, тонизирует, злит и придает смысл жизни, его разрушает, почему-то. Значит, слабый.
А так-то, конечно, если оставить как есть его, и что-то создать для него, чему на родной его родине быть положено, или помогать ему это создать, то прожить он может до 180, так у него в настройках, но кто и что это будет потом, что за дракон инородный или горлица певчая, или дельфин в теле, похожем на человека…
– Он безопасный? – спросили Жреца.
Да это всякому видно было, что он безопасный.
Посмотрели на него с жалостью, и увидели, что на поверхности он сам ещё не знает, кто он есть, потому что поверхность может знать только то, что отражается в ней снаружи, а снаружи нет никакого аналога.
И тогда рассказали ему, кто он есть. Что он раб такой же, как все.
Видно было, что очень ему это скучно. И что не умеет он радоваться тому, чему рабы рады. А радуется, напротив, ерундовым вещам, которые для рабов – еда, ландшафт или какой-нибудь мусор. Да, ходит и мусору радуется – земле, траве, камешкам всяким. Нет, говорит, никаких неодушевленных предметов, всюду Душа.
Запретили ему, конечно, засмеяли. Перестал напоказ этому радоваться, начал тайно.
Таким путем кончилась его жизнь в 19 лет. Обломался внутри один механизм, второй, и все тело пришло в негодность. Пленочку он содрал и выбросил чуть раньше. Но, вот в чем беда…
Техники-врачи у нас на высоком уровне, ремонтники для тел. Хрен к носу прикрутили. Костыли присобачили. Выдали ему жизнь снова, взаймы, под большие проценты, конечно.
Проценты те назывались «побочные свойства лекарства».
Платить дорого пришлось ему по кредиту за жизнь. Каждая съеденная с утра горсть таблеток ведёт к большей поломке того, что осталось от тела, но позволяет избежать смерти сейчас, приближая ее вдалеке. И он согласился. Смалодушничал, конечно, со страху умирать прям-сейчас, ведь выданная ему отремонтированная жизнь разве такая была, как вначале? Нет, конечно. И скорость не та, и сил не хватать стало, и даже мысли начали затупляться от вечной слабости. А он сказал, что не со страху, а напротив, ультиматум поставил кому-то там сверху, со своей родины:
«Или заберите меня отсюда, или я сделаюсь здесь счастливым!»
Его не забрали. И он решил, что сможет сделать себя сам счастливым, начал надеяться.
А все стали ждать, что будет он, исправно работая, платить по кредиту, пока не достигнет годам к 40 банкротства и не умрет полностью. Когда и новые взятые им кредиты (таблетки от вреда предыдущих таблеток) перестанут покрывать его энергетические затраты на жизнь… Как это со всеми бывает. Не все, конечно, странными родятся, но тела ломают и жизнь берут под проценты взаймы сплошь да рядом.
А он не помирал.
И кредиты не брал. Он всe чаще, часами, без пленочки ходил и сидел, сдирал свою пленочку. Его ругали, стыдили; а он, зараза, от наших научился и отрастил Орган Противодействия. Зубы, кулаки отрастил, морщиться научился и огрызаться. Чаще, конечно, убегал, убегать-то он с детства умел, но уже и в драку готов был вступить, чтоб от пленочки обязательной отмахаться. Так от него все и отстали.
А потом глядь… он пока без пленочки сидел, в себя глядел, напевал что-то, он в существо неведомое стал превращаться. С крыльями. С кисточками на концах крыльев. И вырос раза в три себя больше, а потом улетел. Говорят, уже до 300 лет дожил… Ну, или собирается дожить, в каком-нибудь облике. А сам он говорит, что уже не меньше 2000 лет живет, время там у него, в глубине, значит, идет как-то иначе. Жизнь-то он нашу, взаймы ему данную, выбросил, совсем ей не пользуется; а сочинил себе, сделал и применил какую-то другую Его Личную ни-к-селу-ни-к-городу непонятную жизнь. Ничего никому за нее не платит, а говорит, что платят даже теперь ему – те, сверху, которые его не забрали, он теперь у них как бы на работе. Ну или в сотрудничестве, как он говорит.
Говорит, говорит… Он много теперь говорит. А проку-то. Все равно он не сумел стать как мы и не научился жить правильно.
И значит смысла в его изысканиях и полетах нет никакого.
Молодежь смущать только. Не рабы, говорит; Душа везде, говорит; мир безграничен, говорит; всяк могущ и свободен, и никому не нужна ваша плёночка, говорит… Эх, достать бы его да заставить выпить чего-нибудь отрезвляющего, как сократовскую цикуту, чтоб говорить, гад, разучился. Да не можно его достать, он улетел.