Отшельник 2
Шрифт:
Ну ладно, завтра с утра пойдёт, а то уже вечер подступает, и как-то не по-божески будет оставить брата с сестрой в глухом лесу на ночь. Сам же выбирал место подальше от дорог, забравшись в непролазные дебри. Тут и медведь заблудиться может.
Дети, не знавшие про мысли доброго дяденьки, наверное были уверены, что все их беды и невзгоды остались позади. Софья смешно чавкала, обгладывая ребрышки, и не обращала внимания на осуждающие взгляды старшего бата. Да так и уснула внезапно с косточкой в руке, сморённая сытостью, привалившись к плечу Петра. Тот осторожно уложил сестру на кожушок, подвинувшись
Ага, вот оно, беззаботное благородное детство! Это тебе не терем о трёх поверхах, где десятки челядинцев готовы с топорами броситься на любого жужжащего кровососа. Простым вот людям комарьё нипочём. Не очень-то ему по вкусу грубая хлопская кровь.
Доев свою долю, Петр не стал просить добавки, хотя бросал заинтересованные взгляды на оставшуюся половинку собачьей тушки, а со всем вежеством поблагодарил:
— Спаси тебя Господь, пан Маментий.
— Не пан, — поправил Бартош. — Просто Маментий. Давно голодные ходите? И почему одни?
Пётр невесело вздохнул как умудрённый годами муж:
— А нет никого, дядька Маментий. Три дня как уж совсем никого нет.
— Что случилось?
Мальчик пожал плечами:
— Отец с в прошлом годе на Москву пошёл с князем Казимиром, да так и не возвернулся, и когда жить в маетке стало страшно, матушка захотела отвезти нас в деду в Гродно. Там у него настоящий замок! Как у лыцарей в книгах!
Ну вот ещё и это. Многие ли детишки в этом возрасте знают о существовании не только лыцарей, но и книг? Не духовного содержания, те могут и в церкви увидеть, но чтоб про тех самых лыцарей? Маментий, кстати, знал, а после удачного ночного посещения лавки жидовина Яхамки и держал в руках такую книгу, а потом продал её другому жидовину из немецких земель, случаем оказавшемуся в Дрогичине. Сколько же это лет назад было? Ну да, давно… сам тогда чуть постарше нынешнего Петра пребывал. НО то нужда заставила.
А мальчишка продолжил:
— Дед слуг прислал два десятка при бронях и оружии, мы и поехали. В дороге узнали, что Гродно чёртов Короткевич себе забрал, а дедушке на площади перед народом голову срубил. Ехать-то и некуда стало.
— А потом? — Бартош примерно догадывался, что произошло дальше.
— Потом слуги ушли, забрав кошели с грошами, а матушка решила вернуться обратно. Возок с конём нам оставили. Саблю ещё дали, чтобы от волков отбиться.
— Отбились?
— От волков-то? Мы их и не видели, но на дороге перед возком дерево упало, да стрелы полетели. Матушка нас с Софкой в кусты столкнула, саблю взяла, да на татей пошла. Её стрелой убили почти сразу же, а нас и не искали.
Маментий покачал головой. Сам бы он никогда не смог отдать свою жизнь, чтобы остался жить кто-то другой. Не лыцарь же и не шляхтич. Собачьего мяса чужим и то жалко. Ладно, перетерпит до утра, да к потом к дороге выведет. Дорог-то здесь немного, авось и встретятся сердобольные люди, что пожалеют сироток. Даже если и похолопят мальцов, в том ничего плохого нет. И в холопстве люди живут, хоть особой воли и не будет, зато с голодухи не помрут. Пусть попробуют шляхетские отродья какова доля бессловесного быдла. Оно для спасения души зело пользительно.
Вздохнув и переборов внезапно подступившую хозяйственность, Бартош отмахнул ещё один кусок мяса, и протянул Петру. Сам же поднялся на ноги — детишек на ночь всё же нужно укрыто в шалаше. Мало ли дождик соберётся?
Шалаш получился на загляденье. Даже не шалаш, а целая крепость с плетёными из тонких ореховых прутьев стенками, с покрытой густыми еловыми лапами крышей, устланный изнутри толстым слоем свежего камыша, благо его на здешних болотах чуть ли не больше чем деревьев. Поместились все трое, сначала выкурив набившихся комаров дымом прошлогодних сосновых шишек.
Софья даже не проснулась, когда Маментий поднял её вместе с кожушком и переложил на новое место. Зато спала беспокойно, вскрикивала во сне и крепко вцеплялась то в Бартоша, то в старшего брата. А совсем под утро проснулась и тихо-тихо заплакала, стараясь не разбудить и не рассердить доброго дядьку Маментия.
Но тот и сам не спал, снедаемый тяжёлыми мыслями. Вроде бы окончательно решил довести детей до торной дороги и там оставить, и в то же время раздумывал, что собачатину нужно будет доесть с утра, пока окончательно не испортилась, а к вечеру требуется опять раздобыть что-то съедобное. Софье хорошо бы молока найти. И хлебушка, да… Ржаного такого, духмяного! Чтобы мякины да лебеды в нём поменьше половины было. И котёл бы где приглядеть — мелкие без варева долго не протянут. Ага, и ложки им завтра вырезать обязательно. Не руками же они станут из котла хлебать?
Но то всё пустые мысли — у кого же хлеба до новины хватает? Разве бывают такие райские места? Правда, по слухам, у государя-кесаря Иоанна Васильевича есть волшебная скатерть-самобранка, что по желанию явить хоть хлеб, хоть шти с убоиной, хоть кашу рассыпчатую на молоке, а хоть и целые возы диковинного заморского пшена, что величиной неимоверной. И кормит государь всех желающих в обмен на труд в государственную пользу. Ажно два раза на день, и от пуза! Только врут людишки, наверное.
На третий день их перехватили. И оставалось-то до спасительного леса всего ничего, но выскочили откуда-то пропечённые злым степным солнцем всадники на низкорослых коняшках, и бежать стало некуда. Закружили, весело скаля жёлтые зубы, как свои, так и лошадиные.
Ужасаясь собственной глупости, Маментий цапнул с пояса нож и задвинул детишек за спину:
— Не замай, гололобые!
Господи, ну ведь нельзя же так, чтобы помереть за совсем чужих мальцов? Они же никто, Господи! Но почему-то очень нужно за них помереть…
Но вопреки ожиданиям, татары не бросились рубить вооружённого ножом человека, и не раскручивали над головой арканы. Наоборот, самый главный татарин поднял руку, останавливая воинов, и сердито спросил:
— Эй, урус, сапсеи бальной башка стал, да? Зачем абидный слова гаваришь?
— А-а-а… — только и смог протянуть удивлённый Бартош.
— Нет, урус, ти скажи, хочишь биться — будим биться. Так и скажи — ты, Каримка, ишак падохлый, и жена твой ишак падохлый, и тёща твой ишак падохлый, и султан твой три раза ишах падохлый! Тагда биться будим! Но зачем, урус бальной башка, абидный слова кричать?