Оттепель
Шрифт:
Задремал ли Коротеев? Или просто, закрыв глаза, отдался быстрому потоку мыслей, образов, чувств? Он вспомнил Захарьева, который погиб возле Старого Оскола и, умирая, говорил: «Все будет хорошо…» Потом показался сварщик Лисичкин, он ворчал: «Нечего меня премировать, не я один придумал, все придумали…» Савченко сказал: «Они нас не запугают никакими бомбами — мысль есть, слово, честь…» Он видел замечательных людей, горячих, влюбленных, суровых и, однако, нежных — большое племя своего века, — и на его лице показалась добрая улыбка. Потом он вспомнил Лену, и впервые мысль о ней слилась с упорной, мужественной мечтой о будущем человеке.
12
На
— Журавлев не стал бы зря говорить: человек осторожный, каждое слово взвешивает. Значит, Соколовского там разоблачили… — Хитров многозначительно поднял руку к потолку.
О разоблачении Соколовского он рассказал инженеру Прохорову и заведующему клубом Добжинскому, добавив: «Разумеется, это между нами». Прохоров решил, что Хитров треплет языком, все это выеденного яйца не стоит. Добжинскому история понравилась — он был зол на Соколовского, который как-то высмеял клубную работу; кроме того, Добжинский любил ошарашить собеседника сенсацией и, разукрасив историю, преподносил ее каждому, кто только хотел слушать.
Жена Хитрова работала в отделении банка, конечно, она поделилась новостью с сослуживцами, а сын Хитрова, десятиклассник, на перемене сообщил товарищам, что Соколовского накрыли, он, оказывается, бельгиец, скоро будет процесс.
Три дня спустя сотни людей уже знали, что с Соколовским произошло что-то нехорошее. Не подозревал об этом только Евгений Владимирович, который продолжал работать над автоматической линией, а по вечерам читал книгу о старых арабских рукописях и угрюмо думал: раньше чем через две недели я к Вере не пойду; решит — зачастил. А две недели — это долго, очень долго…
Был у него разговор с Журавлевым. Евгений Владимирович сказал, что замечания насчет системы сигнализации правильные, он внесет в свой проект некоторые изменения. Говорил он спокойно, и Журавлев подумал: кажется, я переборщил. Конечно, он склочник, но это у него хроническое. С поправками к проекту он частично согласился, сказал, что увлечен работой, не отпустил ни одной колкости. Похоже на то, что я напрасно расстраивался. Обойдется…
Журавлев постепенно успокоился и в следующее воскресенье поехал с Хитровым на рыбную ловлю. Прорубь весело дышала, Журавлев приговаривал: «Посмотрим, какая теперь рыбка…» Когда они возвращались в поселок, Хитров спросил: «Иван Васильевич, а как с Соколовским?» Журавлев, будто он не ругал неделю назад главного конструктора, благодушно ответил: «Переделывает проект… Противный он человек, но в своем деле разбирается…»
Прошла еще неделя. Журавлев давно позабыл о печальном воскресном дне, когда, поддавшись настроению, обрушился на Соколовского, а история о том, что директор разоблачил главного конструктора, дошла наконец до Андрея Ивановича Пухова. За обедом он сказал:
— Никогда я не думал, что Журавлев способен на такую низость. Счастье, что Лена с ним порвала! Выдумал, будто Соколовский отослал свою семью в Бельгию. Будь я на месте прокурора, я привлек бы Журавлева за клевету…
Володя нахмурился. Вот так история! Отец наивен, достанется не Журавлеву, а Соколовскому. Я у него давно не был, наверно, он считает, что я его избегаю. Это совсем глупо…
В тот же вечер Володя отправился
— Посмотрите, я скоро кончу…
Строительство не интересовало Володю, но он задумался над надписью: «В день пуска первой домны на память Евгению Владимировичу Соколовскому от его товарищей по работе». Дата — 1931. В тридцать первом году мне было одиннадцать лет, я еще гонял голубей и гордился пионерским галстуком. В общем Соколовский — старик. Что у меня с ним общего? Если подумать, ровно ничего. Когда я с ним познакомился, он мне показался скептиком. Я думал, приятно встретить человека, который ни во что не верит. А какой он скептик — увлекается своей работой, читал и перечитывал постановления о животноводстве, вообще нормальный советский человек, только умнее окружающих. Может быть, поэтому Журавлев и решил его потопить. Никто за него не заступится. Обиженных у нас не любят, доверяют только удачникам, вроде Журавлева. Представляю себе, что у Соколовского на сердце… Хорошо, что его еще не прогнали с работы. Впрочем, что тут хорошего? Прогонят завтра…
— Ну и холодище здесь! — сказал Соколовский, не отрываясь от работы.
— Здесь очень жарко, — возразил Володя, — да вы еще в куртке…
— Значит, простыл, — проворчал Соколовский и продолжал чертить.
Час спустя, кончив работу, он угрюмо сказал Володе:
— Давно не были. Что у вас нового? Работаете?
— Мало… Я не хотел вам надоедать…
Он помолчал и наконец решился спросить:
— Евгений Владимирович, я слышал, у вас неприятности на работе?..
— Да нет… Вот проект приходится переделывать. Есть резонные замечания…
Соколовский был недоволен приходом гостя, он плохо себя чувствовал, хотел поскорее лечь. Он молчал, Володя не уходил.
— Ну как, интересные фотографии? — спросил Соколовский.
— Очень.
Очевидно, Соколовский ничего не знает. Может быть, это лучше? Сидит, работает… Да, но Журавлев его настигнет врасплох. Необходимо предупредить: он сможет подготовиться, ответить. И Володя сказал:
— Я вас спросил о работе, потому что Журавлев решил вас потопить…
— Вот как? Это что же, в связи с новой моделью?
Володя встал и подошел к Соколовскому.
— Он говорит, что вы отослали вашу семью за границу.
Здесь-то и произошел комический инцидент, который на минуту отвлек внимание обоих от Журавлева. Казалось бы, Фомка мог привыкнуть к Пухову, который всегда старался его подкупить куском сахара или кружком колбасы, но Фомка не любил, чтобы кто-нибудь подходил близко к его хозяину, он выскочил из-под дивана и вцепился в штанину Володи. Соколовский вовремя схватил его за шиворот.
— Дурак! На своих кидается, — сердито повторял Соколовский.
Володя не понял, говорит ли Евгений Владимирович о Журавлеве или о Фомке. Он ждал, что скажет Соколовский про скверную сплетню, пущенную Журавлевым. Но Соколовский молчал, лег на кушетку и удивленно пробормотал:
— Неужели здесь жарко? Зуб на зуб не попадает… Только теперь Володя заметил, что у Соколовского больной вид, — наверно, простудился.
— Хотите, я вас чаем напою? — предложил Володя. — Могу сбегать за коньяком.