Отвага (Сборник)
Шрифт:
Андриан понял, пополз следом. Впереди послышалась немецкая речь. Рыженков, сняв фуражку, приподнял голову над травой и тотчас опустил.
— Картина такая: шесть минометов и фрицев человек двадцать пять — тридцать. Надо атаковать!.. Подскочили мы к ним под бок только потому, что они за стрельбой нас не слышали. Отстрелялись и теперь будут отдыхать, такая у них, понимаешь, механика. По часам всё. А когда весь взвод подойдет — они его услышат, залягут, встретят огнем и положат как пить дать, положат ребят…
Пересветов повернулся к нему и обомлел: голову сержанта на фоне всходившего солнца, казалось, покрывал древний боевой
Но тут Андриан услышал громкий шепот Рыженкова:
— Тю! Как провалился! Толкаю его, толкаю, а у него глаза аж закатились. Пошли скорей, предупредим наших. Давай, давай!
…Немцы никак не ожидали атаки, да еще конной, с тыла. Кто курил, кто обтирал мины, готовя их к стрельбе, два офицера голова к голове лежали под тентом из плащ-палатки. Минометы стояли на позиции в круглых свежевырытых окопах, блестя на солнце. Дежурный пулемет был обращен стволом на север, и пулеметчик в летнем кителе с закатанными по локоть рукавами дремал, уткнув голову в руки.
Шестеро кавалеристов оказались в ста метрах от батареи. Сто метров идущая карьером строевая кавалерийская лошадь проходит за шесть секунд. Через две секунды пулеметчик очнулся и повернул пулемет навстречу атакующим. Но Ангелюк уже с седла пустил в ход своего «Дегтярева». Немец выпустил пулемет и упал лицом вниз.
Рыженков, опередив остальных на три корпуса на своем резвом ахалтекинце, бросился к офицерам. Он хищно спружинился в седле, литые богатырские плечи округлились, бледно и холодно заиграла узкая полоска стали в его руке, поданной сильно вперед, за голову коня. Первый офицер упал без звука, как мишень на рубочной полосе. Пока Рыженков разворачивал проскочившего коня, второй офицер успел вытащить из кобуры пистолет. Раздался запоздалый крик:
— Козакен! Козакен!
Пересветов на своем коне налетел на молодого немца. Взмахнул клинком, но немец успел подставить ствол винтовки. Клинок звякнул и отскочил в сторону. Пересветов лишь на мгновение растерялся и, не найдя ничего лучшего, ширнул шашкой — не так, как учили, а будто кухонным ножом, и пропорол немцу правое предплечье. Тот закричал и бросил винтовку.
Слева от Пересветова, развернувшись, Халдеев рубил фашистского фельдфебеля.
Сзади по склону балки разворачивался взвод, искорками вспыхивали на солнце клинки. Увидев подкрепление, немцы стали бросать оружие…
Рыженков, задыхаясь, отрапортовал Табацкому:
— Батарея взята. Убито четверо, в том числе один офицер, до двадцати человек взято в плен. Наши потери — один ранен, убита одна лошадь.
ГЛАВА VII
…Солнце палило уже вовсю. Конники ехали, вжимаясь в узкую полосу тени. Дорога вела на юг и вилась вдоль древних курганов. Час назад комэск собрал поредевший почти на треть эскадрон и сказал, что, как ни тяжело идти без пищи, без воды, но надо, надо идти вперед — занять высоту «96». Добровольно, кто хочет?.. Рыженков вызвался первым, а за ним потянулся почти весь взвод.
Сабельный взвод, усиленный двумя противотанковыми ружьями и станковым пулеметом, занял высоту с оплывшим конусом древнего кургана.
Теперь предстояло держать оборону на склонах кургана.
У Рыженкова была известная присказка: чем больше пота, тем меньше крови.
— Окопы на каждого — для стрельбы стоя, а между окопами — шут с ним — глубиной шестьдесят сантиметров! Давай, давай!
Взвод устал.
Пересветова, кроме усталости, донимали тошнота и головокружение. В ушах его шумело, а временами земля вставала дыбом. Лошадей он передал Микину, а сам пытался копать землю.
— Ладно, пойдем на вершину кургана, укажу сектор, будешь наблюдателем. Окоп я тебе выкопаю сам, — сказал Рыженков.
На плоской вершине кургана он вздохнул полной грудью, огляделся по сторонам. Пересветов тоже смотрел на плоскую, уходящую вдаль, перечеркнутую посадками вдоль дорог и убегающую к невидимому морю степь.
— Тихо, хорошо, — сказал Андриан.
— Тихо — плохо, — отрубил помкомвзвода. — Где соседи? Где общее наступление? Сильно сбивает на то, что наш эскадрон выскочил вперед один, а взвод — и того далее.
Уже шел пятнадцатый боевой и голодный час.
— Ну, добро. Наблюдай. В случае чего — кричи сразу. Ориентиры…
Рыженков ушел. Пересветов посмотрел на небо. Высоко над головой коршун делал круг за кругом. На юг шли курганы — зеленые холмы почти на одной слегка изогнутой линии вдоль древнего шляха. Мостик. Речка петлей охватывала высоту «96». Зеленая с голубым отливом трава, кое-где прошлогодние серые островки жухлого бурьяна… На склоне кургана звякали лопаты, поскрипывал песок. А вот Ангелюк запел. Он пел про коня, который гулял на воле, на зеленом лугу, про верный пулемет «максим», про славного командира Морозова, про дым костров на коротких привалах и про братскую могилу, что осталась далеко в степи широкой…
Роя окоп, кто-то наткнулся на хорошо сохранившийся древний шлем. Пересветов вспомнил стихи:
Безмолвен Курган одинокий, Наездник державный забыт, И тризны в пустыне широкой Никто уж ему не свершит.Но вдруг на шляхе показались танки; послышался где-то справа вой самолетов. Пересветов закричал:
— Ориентир три, правее один палец — танки! Воздух! — и, согнувшись, бросился к окопам…
От одного самолета отделилась черная точка, и тяжелая фугаска врезалась в самую вершину кургана, откуда силой взрыва выбросило ржавые доспехи, железо, кости. Бомба попала в древнее захоронение.
Пересветов вылез из окопа, перебрался наверх. Осмотрел воронку, сел на валик земли, еще остро пахнущей тротилом.
Отсюда стали видны идущие по шляху танки. Сколько их? Пересветов не мог сосчитать, он видел только две первые машины, остальные скрывались в тучах пыли.
В страшной тревоге взбежал Рыженков, рявкнул:
— Где эскадрон?
— Стрельба там, в лощине, сзади, откуда мы шли. И танки туда идут!
— Та-ак, — Рыженков смотрел в бинокль. — Речка хоть и хилая, по колено воробью, а бережок-то для танков крутоват. Мост? Мост есть. Но что с ним делать? Уничтожать?.. А если наши пойдут? Что делать? Кто ответит за мост, когда он понадобится?