Отважные(изд.1961)
Шрифт:
Морозов вздохнул и ничего не сказал. Обогнув площадь, вездеход въехал в боковую улицу – раньше она называлась Орловской. По обеим сторонам ее стояли небольшие домики, окруженные фруктовыми садами; не раз Стремянной вместе с другими мальчишками делал набеги на здешние яблони и вишни, не раз ему попадало от хозяев, которые его считали грозой своих садов, и это ему очень льстило...
Вдруг его сердце сжалось, и он невольно до боли прикусил нижнюю губу. Что же это такое? Где улица? Теперь здесь не было ни садов, ни заборов, ни домов – огромный пустырь расстилался вокруг, деревья вырублены,
– На дрова разобрали, – сказал Морозов, – все пожгли...
Отсюда совсем недалеко до Севастьяновского переулка. Надо только миновать этот длинный пустырь, где словно похоронено его детство, повернуть за сохранившуюся каменную трансформаторную будку – и тут, направо, второй дом от угла...
На трансформаторной будке нарисован череп и две скрещенные черные молнии. Когда Стремянному было девять лет, он боялся прикоснуться к этой будке – думал, что его тут же убьет.
– Притормозите, – сказал он шоферу.
Это было первое слово, которое он произнес с той минуты, как они сели в машину.
Машина остановилась, и Стремянной, круто повернувшись всем корпусом направо, стал пристально разглядывать ничем не приметный одноэтажный деревянный домик, боковым фасадом выходящий на улицу. По обеим сторонам невысокого крылечка в три покосившиеся ступеньки угрюмо стояли старые дуплистые деревья. Ветра не было, но, повинуясь какому-то неуловимому движению воздуха, ветки их по временам покачивались и роняли на затоптанные ступени клочки легкого, удивительно чистого снега. Стремянной глядел на эти деревья и молчал, но по тому, как сжались его губы, каким напряженным стал взгляд, оба его спутника сразу поняли, что это и есть тот самый дом, о котором он шутя говорил им в землянке на берегу Дона...
Так прошла, должно быть, целая минута.
– Может, сойдешь, товарищ Стремянной, посмотришь? – легонько дотрагиваясь до его плеча, негромко спросил Громов.
Стремянной, не оборачиваясь, покачал головой:
– Да нет, не стоит... Там пусто.
– Разве? А смотри-ка, между рамами кринка стоит и окошко свежей бумагой заклеено. Там, видно, живут...
Стремянной вышел из машины, быстро взбежал по ступенькам крыльца, на минуту скрылся в дверях, а когда вновь появился, лицо его стало еще более мрачным.
– Поворачивай к вокзалу, Варламов, – сказал он шоферу.
Машина, объезжая воронки, выбралась к железнодорожному переезду, пересекла его, с трудом пробралась мимо развалин вокзала и водокачки и очутилась на маленькой привокзальной площади, где до войны посреди круглого сквера стоял памятник Ленину, а сейчас высился лишь один гранитный постамент. Шофер вдруг резко затормозил.
Стремянной, а за ним Морозов и Громов, сняв шапки, вышли из машины. Перед ними на покатой, занесенной снежком клумбе лежали трупы расстрелянных пленных бойцов. Их было человек двадцать – одни в потрепанных солдатских шинелях, другие в ватниках. В тот миг, когда их застала смерть, каждый падал по-своему, но было какое-то страшное однообразие смерти в этих распростертых телах.
Никто из стоявших над убитыми не заметил, как из-за угла ближайшего дома появился мальчик лет, должно быть, девяти-десяти. Он был одет в коротенькую курточку шинельного сукна, в которой ему было холодно. Он зябко жался. На его ногах были старые, латаные-перелатанные валенки, а на голове рваная солдатская шапка. Мальчик медленно подошел к ограде сквера, сосредоточенно разглядывая приезжих большими серыми глазами. Маленькое, сморщенное в кулачок лицо казалось серьезным, даже строгим.
С минуту он стоял, как будто ожидая, чтобы его о чем-нибудь спросили. Но его не заметили, и он, не дождавшись вопроса, сказал сам:
– Утром расстреляли... Уже часов в девять. Они не хотели уходить.
Громов оглянулся:
– Не хотели, говоришь?
– Ага...
– А где их держали? – спросил Стремянной.
– В лагере.
– А лагерь где?
– Вон там! Все прямо, прямо до конца улицы, а потом налево. – И мальчик рукой показал, куда надо ехать.
– Ну что ж, товарищи, едем, – сказал Громов.
– Погодите!.. Варламов, есть у тебя что-нибудь с собой?
– Есть, товарищ подполковник! Банка консервов...
– Дай ее сюда! А ну-ка, малыш, подойди поближе.
Мальчик нерешительно подошел.
– Вот возьми. – Стремянной протянул ему белую жестяную банку. – Бери, бери! Дома поешь...
Мальчик взял консервы, личико его осталось серьезным и чуть испуганным, и, не поблагодарив, крепко прижимая банку к груди, он исчез где-то за домами.
– Товарищ подполковник! Товарищ подполковник!..
Стремянной обернулся. К нему бежал командир трофейной команды капитан Соловьев. Он почти задохнулся от сильного бега – после тяжелого ранения в грудь его перевели на нестроевую должность. До сих пор в трофейной команде было не очень-то много работы, но сегодня команда тоже вошла в дело, и Соловьев метался из одного конца города в другой.
– Что такое? – строго спросил Стремянной. – Что случилось?..
– Товарищ подполковник, – сразу осекшись, дорожил капитан, – уже обнаружено пять крупных складов с продовольствием и обмундированием!.. Вон видите церковь? – Он показал на большую старинную церковь с высокой колокольней. – Она почти до самого верха набита ящиками с консервами, маслом, винами... Не только нашей дивизии – всей армии на месяц продовольствия хватит!
– Поставьте охрану! – сказал Стремянной. – Противник еще недалеко, всякие неожиданности могут быть. Без моего разрешения никому ни капли!
– Слушаюсь! Ни капли! – Соловьев козырнул, быстро повернулся и побежал назад.
А Громов, Морозов и Стремянной зашагали к своей машине.
– Куда же теперь? – спросил Морозов. – В лагерь, что ли?
– Дело! Поехали.
Едва успели они занять места в машине, как на площадь из боковой улицы вышли несколько солдат с автоматами. Они вели двух пленных гитлеровцев. Немцы, в одних куцых мундирах с поднятыми воротниками, брели, поеживаясь от холода.
Стремянной невольно остановил глаза на одном из пленных. Это был уже немолодой человек, плотный, в темных очках. Должно быть почувствовав на себе чужой внимательный взгляд, он поднял плечи и отвернулся. В эту минуту шофер включил скорость, и машина тронулась, оставив далеко позади и пленных и конвой.