Отверженные (др. перевод)
Шрифт:
– Ну конечно.
– Говорил я вам, чтобы вы нашли корзину с чехлом и для меня?
– Ну, говорили.
– Корзина будет сосновая, а чехол из черного сукна.
– Во-первых, белого сукна. Монахинь хоронят в белом.
– Пусть будет белое.
– Вы не похожи на других людей, дядюшка Мадлен.
Увидеть, как подобная игра воображения, являющаяся лишь примером дикарской и смелой изобретательности каторги, возникает среди окружающей его мирной обстановки и посягает на то, что он именовал «житьем-бытьем монастырским», было для Фошлевана так же необычайно, как для прохожего увидеть морскую чайку, вылавливающую рыбу из канавы на улице Сен-Дени.
Жан Вальжан продолжал:
– Все дело в том, чтобы выйти отсюда незамеченным. А это и есть такой способ. Но раньше расскажите мне подробности. Как это
– Пустой гроб?
– Да.
– Внизу, в комнате, которую называют покойницкой. Он стоит на двух подставках и накрыт погребальным покровом.
– Какова длина гроба?
– Шесть футов.
– А какая она, эта покойницкая?
– Это комната в нижнем этаже; в ней есть окно с решеткой, которое выходит в сад и закрывается снаружи ставнями, да двое дверей – одна в монастырь, другая – в церковь.
– В какую церковь?
– В церковь, что на этой улице, в общую церковь.
– У вас есть ключи от этих двух дверей?
– Нет. У меня ключ от двери, ведущей в монастырь; а ключ от двери в церковь у привратника.
– А когда привратник отворяет эту дверь?
– Когда приходят факельщики за гробом. Как вынесут гроб, так сейчас дверь и запирается.
– А кто заколачивает гроб?
– Я.
– Кто накладывает погребальный покров?
– Я.
– Вы бываете один в это время?
– Никто, кроме врача, не может войти в покойницкую. Это даже на стене написано.
– Могли бы вы сегодня ночью, когда все в обители уснут, спрятать меня в этой комнате?
– Нет. Но я могу вас спрятать в темной маленькой каморке рядом с покойницкой, я там держу мои инструменты для погребения, я за ней присматриваю, и у меня есть ключ от нее.
– В котором часу приедет завтра катафалк за гробом?
– В три часа пополудни. Хоронят на кладбище Вожирар, когда свечереет. Кладбище довольно далеко отсюда.
– Я спрячусь в вашей каморке с инструментами на всю ночь и на все утро. Но как быть с едой? Ведь я проголодаюсь.
– Я принесу вам что-нибудь.
– Вы могли бы прийти заколотить меня в гроб часа в два ночи.
Фошлеван отшатнулся и хрустнул пальцами.
– Это невозможно!
– Ба! Трудно ли взять молоток и вбить несколько гвоздей в доски!
То, что Фошлевану казалось неслыханным, для Жана Вальжана было, повторяем, делом простым. Ему приходилось проскальзывать в любые щели. Кто бывал в тюрьме, познал искусство уменьшаться в соответствии с выходом, ведущим на волю. Заключенный так же неизбежно приходит к попытке бегства, как больной к кризису, который исцеляет его или губит. Исчезновение – это выздоровление. А на что только не решаются, лишь бы выздороветь! Дать себя заколотить в ящик и унести, как тюк с товаром, лежать в такой коробке долгое время, находить воздух там, где его нет, часами сберегать дыхание, уметь задыхаться, не умирая, – вот один из мрачных талантов Жана Вальжана.
Впрочем, эта уловка каторжника – гроб, в который ложится живое существо, – была также и уловкой короля. Если верить монаху Остену Кастильхо, то к такому способу, желая в последний раз повидать г-жу Пломб, прибегнул после своего отречения Карл Пятый, чтобы ввести ее в монастырь святого Юста и затем вывести оттуда.
Придя немного в себя, Фошлеван воскликнул:
– Но как же вы будете дышать там?
– Уж как-нибудь буду.
– В этом ящике! Только подумаю об этом, и я уже задыхаюсь.
– У вас, конечно, найдется буравчик, вы просверлите около моего рта несколько дырочек, а верхнюю доску приколотите не слишком плотно.
– Ладно. Ну, а если вам случится кашлянуть или чихнуть?
– Тот, кто спасается бегством, не кашляет и не чихает.
И Жан Вальжан добавил:
– Дедушка Фошлеван, необходимо решиться: дать себя захватить здесь, или выехать отсюда на погребальных дрогах.
Всем известна повадка кошек останавливаться у приотворенной двери и прохаживаться меж ее двух створок. Кто из нас не говорил кошке: «Ну, входи же!» Есть люди, которые, попав в неопределенное положение, так же склонны колебаться между двумя решениями, рискуя быть раздавленными судьбой, внезапно закрывающей для них всякий выход. Слишком осторожные, при всех их кошачьих свойствах и именно благодаря им, иногда подвергаются большей опасности, чем смельчаки. Фошлеван и был человеком такого нерешительного
– И вправду, другого тут средства не найдешь.
Жан Вальжан продолжал:
– Одно только меня беспокоит, как все это пройдет на кладбище.
– А вот это меня как раз и не тревожит! – воскликнул Фошлеван. – Если вы уверены в том, что выберетесь живым из гроба, то я уверен, что вытащу вас из ямы. Могильщик тамошний – пьяница. Это мой приятель, дядюшка Метьен. Старый пропойца. Мертвец у могильщика в яме, а сам могильщик у меня в кармане. Я вам объясню, как оно все будет. На кладбище мы приедем незадолго до сумерек, за три четверти часа до закрытия кладбищенских ворот. Похоронные дроги доедут до могилы. Я пойду следом; это моя обязанность. У меня с собой будут молоток, долото, клещи. Дроги останавливаются, факельщики обвязывают ваш гроб веревкой и спускают в могилу. Священник читает молитву, крестится, брызгает святой водой – и поминай как звали. Мы остаемся вдвоем с дядюшкой Метьеном. Повторяю, он мой приятель. Одно из двух: или он уже будет пьян, или он еще не будет пьян. Если он не пьян, то я говорю ему: «Идем выпьем по стаканчику, пока не заперли «Спелую айву». Я его увожу, угощаю, – а дядюшку Метьена напоить недолго, он и так-то всегда под мухой, – потом укладываю его под стол, забираю его пропуск на кладбище и возвращаюсь один. Тогда вы уже имеете дело только со мной. Ну, а если он будет уже пьян, то я скажу ему: «Ступай себе, я сам все за тебя сделаю». Он уходит, а я вытаскиваю вас из ямы.
Жан Вальжан протянул ему руку, Фошлеван схватил ее с трогательной сердечностью крестьянина.
– Договорились, дедушка Фошлеван. Все будет хорошо!
«Только бы прошло гладко, – подумал Фошлеван. – А вдруг какая беда стрясется!»
Глава 5
Быть пьяницей еще не значит быть бессмертным
Назавтра сильно поредевшие к вечеру прохожие обнажали головы, встретив на Менском бульваре старинные похоронные дроги, украшенные изображениями черепов, берцовых костей и стеклянными слезками. На дрогах стоял гроб под белым покровом, на котором виднелся большой черный крест, напоминавший огромную покойницу со свисающими по обе стороны руками. Сзади следовала парадная траурная карета, в которой можно было разглядеть священника в стихаре и маленького певчего в красной скуфейке. Два факельщика в серой одежде с черными галунами шли по левую и по правую сторону похоронных дрог. Сзади плелся хромой старик в одежде рабочего. Шествие направлялось к кладбищу Вожирар.
Из кармана рабочего высовывались ручка молотка, лезвие простого долота и концы клещей.
Кладбище Вожирар представляло исключение среди парижских кладбищ. У него были свои особые порядки, были свои ворота и своя калитка, которые у старожилов квартала, придерживающихся старинных наименований, назывались воротами для всадников и воротами для пешеходов. Как мы уже говорили, бернардинки-бенедиктинки Малого Пикпюса получили разрешение хоронить своих покойниц вечером и в отдельном углу кладбища, так как этот участок земли некогда принадлежал их общине. Для могильщиков, которые по этой причине работали там летом по вечерам, а зимой по ночам, были установлены особые правила. В те времена ворота парижских кладбищ запирались при закате солнца, а так как приказ этот исходил от городского управления, он распространялся и на кладбище Вожирар. Ворота для всадников и ворота для пешеходов решетками своими соприкасались с двух сторон с павильоном работы архитектора Перроне, в котором жил кладбищенский привратник. Эти решетки неумолимо повертывались на своих петлях в ту самую минуту, когда солнце опускалось за купол Инвалидов. Если к этому времени какой-нибудь могильщик задерживался на кладбище, то у него оставалась только одна возможность выйти оттуда: предъявить свой пропуск, выданный ему бюро похоронных процессий. В ставню окна привратницкой вделано было нечто вроде почтового ящика. Могильщик бросал туда свой пропуск, привратник слышал звук падения, дергал за шнур, и ворота для пешеходов отворялись. Если у могильщика пропуска не было, то он называл свое имя, и тогда привратник, иногда уже спавший, вставал с постели, опознавал могильщика и отпирал ключом ворота; могильщик выходил, уплачивая, однако, пятнадцать франков штрафа.