Отверженные. Том I
Шрифт:
Могильщик приостановился.
— Какой пропуск?
— Да ведь солнце-то заходит!
— Ну и хорошо, пусть напяливает на себя ночной колпак.
— Сейчас запрут кладбищенские ворота.
— И что же дальше?
— А пропуск при тебе?
— Ах, пропуск!
Могильщик стал шарить в кармане.
Обшарив один карман, он принялся за другой. Затем перешел к жилетным карманам, обследовал один, вывернул второй.
— Нет, — сказал он, — у меня нет пропуска… Должно быть, забыл его дома.
— Пятнадцать франков штрафу, — заметил Фошлеван.
Могильщик позеленел. Зеленоватый оттенок означает бледность у людей
— А, разрази их господь! — воскликнул он. — Пятнадцать франков штрафу!
— Три монеты по сто су, — пояснил Фошлеван.
Могильщик выронил лопату.
Теперь настал черед Фошлевана.
— Ну, ну, юнец, — сказал Фошлеван, — не горюйте. Из-за этого самоубийством не кончают, даже если готовая могила под боком. Пятнадцать франков — это всего-навсего пятнадцать франков, а кроме того, можно их и не платить. Я стреляный воробей, а вы еще желторотый. Мне тут прекрасно известны все ходы, выходы, приходы, уходы. Я дам вам дружеский совет. Ясно одно; солнце заходит, оно уже достигло купола Инвалидов, через пять минут кладбище закроют.
— Это верно, — согласился могильщик.
— За пять минут вы не успеете засыпать могилу, она чертовски глубокая, эта могила, и не успеете выйти до того, как запрут кладбище.
— Правильно.
— В таком случае с вас пятнадцать франков штрафу.
— Пятнадцать франков!
— Но время еще есть… Вы где живете?
— В двух шагах от заставы. Четверть часа ходьбы отсюда. Улица Вожирар, номер восемьдесят семь.
— Время у вас еще есть, если только вы возьмете ноги в руки и уйдете отсюда немедленно.
— Это верно.
— Как только вы окажетесь за воротами, мчитесь домой, берите пропуск, бегите обратно, сторож вас впустит. А раз у вас будет пропуск, платить не придется. И тогда уже вы зароете покойника. А я пока что постерегу его, чтобы он не сбежал.
— Я обязан вам жизнью, провинциал!
— А ну, живо! — скомандовал Фошлеван.
Вне себя от радости могильщик потряс ему руку и пустился бежать.
Когда он скрылся среди деревьев и шаги его замерли, Фошлеван нагнулся над могилой и сказал вполголоса:
— Дядюшка Мадлен!
Никакого ответа.
Фошлеван вздрогнул. Он не слез, а скатился в могилу, припал к изголовью гроба и крикнул:
— Вы здесь?
В гробу царила тишина.
Фошлеван, еле переводя дух — так его трясло, вынул из кармана долото и молоток и оторвал у крышки гроба верхнюю доску. В сумеречном свете он увидел лицо Жана Вальжана, бледное, с закрытыми глазами.
У Фошлевана волосы встали дыбом. Он поднялся, но вдруг, едва не упав на гроб, осел, привалившись к внутренней стенке могилы. Он взглянул на Жана Вальжана.
Жан Вальжан, мертвенно-бледный, лежал неподвижно.
Фошлеван тихо, точно вздохнув, прошептал:
— Он умер!
Снова выпрямившись, он с такой яростью скрестил на груди руки, что сжатые кулаки ударили его по плечам.
— Так вот как я спас его! — вскричал он.
Бедняга, всхлипывая, заговорил сам с собой. Принято думать, что монолог несвойствен человеческой природе, — это неверно. Сильное волнение нередко заявляет о себе во всеуслышание.
— В этом виноват дядюшка Метьен, — причитал он. — Ну с какой стати этот дуралей умер? Зачем понадобилось ему околевать, когда никто этого не ожидал? Это он уморил господина Мадлена. Дядюшка Медлен! Вон он лежит в гробу! Он достиг всего. Кончено! Ну
фошлеван стал рвать на себе волосы.
Издали послышался скрип. Запирали ворота.
Фошлеван наклонился над Жаном Вальжаном, но вдруг подскочил и отшатнулся, насколько это возможно было в могиле. У Жана Вальжана глаза были открыты и смотрели на него.
Видеть смерть жутко, видеть воскресение почти так же жутко. Фошлеван окаменел; бледный, растерянный, потрясенный всеми этими необычайными волнениями, он не понимал, покойник перед ним или живой, и глядел на Жана Вальжана, а тот глядел на него.
— Я уснул, — сказал Жан Вальжан и привстал на своем ложе.
Фошлеван упал на колени.
— Пресвятая дева! Ну и напугали же вы меня!
Затем он поднялся и крикнул:
— Спасибо, дядюшка Мадлен!
Жан Вальжан был только в обмороке. Свежий воздух привел его в чувство.
Радость — отлив ужаса. Фошлевану надо было затратить почти столько же сил, сколько Жану Вальжану, чтобы прийти в себя.
— Так вы не умерли! Ну до чего ж вы умный! Я так долго звал вас, что вы вернулись! Когда я увидел ваши закрытые глаза, я сказал себе: «Так! Ну вот он и задохся!» Я помешался бы, стал бы настоящим буйным помешанным, на которого надевают смирительную рубашку. Меня бы посадили в Бисетр. А что мне было еще делать, если бы вы умерли? А ваша малютка? Вот уж кто ничего не понял бы, так это торговка фруктами. Ей сбрасывают на руки ребенка, а дедушка умирает! Что за история! Святители, что за история! Ах, вы живы! Вот счастье-то!
— Мне холодно, — сказал Жан Вальжан.
Эти слова окончательно вернули Фошлевана к действительности, настойчиво о себе напоминавшей. Эти два человека, даже придя в себя, все еще, сами того не понимая, испытывали душевное смятение; в них говорило необыкновенное чувство, порожденное мрачной уединенностью этого места.
— Уйдем скорее отсюда! — воскликнул Фошлеван.
Он пошарил у себя в кармане и вытащил флягу, которой запасся заранее.
— Но сначала хлебните, — сказал он.
Фляга довершила то, что начал свежий воздух. Жан Вальжан отпил глоток и овладел собой.
Он вылез из гроба и помог Фошлевану снова заколотить крышку.
Через три минуты они выбрались из могилы.
Фошлеван был теперь спокоен. Он не спешил. Кладбище было заперто. Неожиданного возвращения могильщика Грибье опасаться было нечего. Этот «юнец» находился у себя дома и разыскивал пропуск, который ему довольно трудно было найти, ибо он лежал в кармане у Фошлевана. Без пропуска вернуться на кладбище он не мог.