Отверженный дух

Стин Маргрит

— Неужели ты действительно увлекался этим всерьез?

— Но ты ведь знаешь: сам ходил со мной на собрания в Оксфорде.

— Ходил, конечно, — любопытно было. Честно говоря, я думал, ты и сам не придаешь всему этому большого значения.

Он от души расхохотался.

— Ты, Баффер, в своем амплуа. По-твоему, я и книгу пытался писать просто так, от нечего делать?

— Нет, почему же; допустим, ты решил стать писателем: нашел необычную тему, ну и…

Я умолк, устыдившись собственных слов. Нет, на Арнольда все это было совсем непохоже.

— На какие-нибудь

пустяки я просто не стал бы зря тратить время, — сказал он спокойно. — Да, я занимался спиритизмом всерьез: и что тут такого? Отец мой был спиритом, правда, уж очень расстраивал этим наших женщин. Потом и я пришел к нему в блонфилдский кружок: мы любили повсюду бывать вдвоем. Знаешь, мы с ним тогда переговорили о многом. Например, о так называемых «посещениях»: что это такое, в самом деле? По-видимому, сигнал бедствия. Отчаянная попытка сущности, лишенной тела, но не попавшей по назначению, найти что-то знакомое в утраченном мире, зацепиться за какую-нибудь опору — как-то снять с себя и сбросить на нее то, что мешает отправиться в последний путь. Как страшно это должно быть: лишиться жизни — и не умереть. Остаться меж двух далеких берегов, не имея в себе сил ни вернуться обратно в тело, ни порвать навсегда с физической плотью.

— Вернуться обратно в тело? Но… неужели ты веришь в возможность «вселения духа»?

Он повернул ко мне голову и медленно проговорил:

— Старая Смерть возомнит, будто я мертв. Но я подкрадусь к ней тихо сзади: Скину костлявую с трона и растопчу во прах…

— А может быть, из той же компании и Беддоуз? Не в этом ли ключ к разгадкам его странных, темных пророчеств? Не потому ли бьется так мучительно и бесплодно его поэтическая жизнь, так тягостно связан его истерзанный творческий дух? Ты только вспомни хотя бы эту балладу — поистине жемчужину англоязычной поэзии…

— «Призрак в сиянье Луны?»

Я вспомнил. И тут же память моя воскресила ту ночь на болотах, тихий голос моего друга и ледяной ужас, сковавший мне сердце, — ужас перед мертвенной красотой этой музыки слова…

— «Полночь пришла; жена моя, встань…» — глухо и торжественно прозвучали эти слова; в ту же секунду мне показалось, что под каштанами, перед залитой солнечным светом лужайкой сразу стало как-то темнее и прохладнее, — «… Время пришло возлечь нам с тобой на черное ложе дождя, под покрывало молний…»

К нам направлялась Фабиенн; в милом ситцевом платьице она сама, казалось, приободрилась и повеселела.

— Обед готов. И вот твоя таблетка.

— Убирайся ко всем чертям!

Мне показалось, что я ослышался. Арнольд просто не мог сказать такое, тем более, собственной жене. Фабиенн стояла с застывшей улыбкой, протянув ладонь, в которой поблескивала на солнце перламутровая таблетка.

— Вайолет приготовила суфле, — продолжала она очень спокойно. — Так что минут через десять можно будет садиться. А пока что у вас как раз есть время пропустить по стаканчику.

— И ради этой Вайолет

мы, конечно, должны пожертвовать интересной беседой?

— Вовсе нет — ради нашего проголодавшегося гостя, — она улыбнулась в мою сторону. — Можешь, кстати, отказаться от суфле и приступить сразу к отбивной с салатом.

Арнольд пробубнил что-то, взял таблетку и сунул ее в рот. Фабиенн нагнулась, чтобы помочь ему подняться.

— Еще чего! Слава Богу, не совсем еще калека…

Он неуклюже встал и пошатываясь побрел к дому. Сгорая от стыда, я стал помогать Фабиенн вытряхивать подушки; затем мы задвинули стульчики подальше в тень. Глаза наши встретились — она глядела на меня спокойно и ласково.

— Вы не расстраивайтесь. Через пару минут он будет в полном порядке.

— Может быть, он тут… на солнце перегрелся, — брякнул я первое, что пришло в голову.

— Ничего страшного не произошло.

Мы пошли по траве, направляясь к дому. Арнольд ждал на веранде; белое, как мел, лицо его искрилось бусинками пота.

— Слушай, что я сказал тебе только что? — он ухватил жену за руку.

— А? Да так, вроде ничего особенного, — она обезоруживающе улыбнулась.

— Точно? Ты уверена?

— Ну конечно. Я подозреваю, Баффер — давайте-ка я перестану называть вас лордом Уиттенхэмом — не отказался бы сейчас от хереса.

За обедом Арнольд клевал носом, а когда все поднялись, он так и остался сидеть, уронив голову на грудь.

— Ничего. После обеда его всегда клонит в сон, — объяснила Фабиенн служанке, которая принесла кофе. — Будьте добры, не беспокойте пока мистера Льюиса. Ничего тут не убирайте, пока он сам не вызовет вас, ладно?

Женщина застыла на месте с оскорбленным лицом.

— Нет-нет, вы идите, мы сами все уберем, — поспешила на помощь Вайолет. — Вечно ты забываешь про их выходные! — добавила она, когда дверь закрылась. — Уберем, почему бы нет… но потом. А пока что — за сэндвичи! — с этим призывом она вышла из комнаты. Мы остались одни.

— Фабиенн, — я впервые обратился к ней по имени, — с Арнольдом… что-то не так?

— Все так, — она бросила на меня иронический взгляд, и я впервые поразился красоте ее глаз. — Все именно так, как и было всегда. Сколько все это тянется — лет тридцать? Что с ним в действительности происходит — наверное, вам лучше об этом знать. Да нет же, не подумайте Бога ради, будто я пытаюсь выведать у вас о чем-то, — быстро пресекла она мое смущенное бормотание, но ведь «срывы» у него случались еще в Хартоне?

Я не стал спорить.

— И потом в Оксфорде?..

Об этом уже я, к стыду своему, почти ничего не знал: мы разошлись по разным колледжам и почти не общались.

Действительно, был там какой-то скандал, причем даже полицию вызывали; дальше я помнил только, как Льюисы всей семейкой нагрянули в санаторий, куда Арнольда перевели из больницы. Наконец, уже на последнем курсе, он съехал почему-то с Каули Роуд, снял для родных коттеджик неподалеку от Вудстока, а вскоре перебрался туда и сам. Мне недвусмысленно намекнули на нежелательность каких бы то ни было встреч…