Отыгрывать эльфа не просто
Шрифт:
Ничто так не прочищает мозги после ругани, как пробежка. Ну и что, что бежит дроу и по густому лесу — все равно успокаивает. Ведь если Дух Чащи не свистел, то эти самые пока не несчастные немцы должны быть где-то рядом. Вот я и решил пробежаться до соседей по лесу. В гости, так сказать, забрести, и если не зарезать, то хоть в карман наложить — так сказать, для душевного успокоения. Без огонька, но с подарками.
Бежать особо много не пришлось, преддверие болота распахнуло свои зудящие насекомыми объятия. Две стены леса, с востока и запада, обнимали громадную, будем считать, поляну, заросшую ивняком, березками, молодыми дубами и осиной в просто нереальных количествах. И по всему этому благолепию кто-то долго и упорно топтался — этак с радиусом разворота в полтора километра. Многочисленные
А вот и гости — ходят! Чтоб у них ходилки сломались! Скучные до невозможности. Даже собаки какие-то нерадостные. Ну и Ллос с ними!
Ехидно улыбнувшись, я принялся аккуратно, не спеша, с большой любовью к ближнему, выбирать первого пациента для испытания своих самоделок.
Первой в деле надо испытать чудо моего сумрачного гения — «стрелу почти прямую из орешника». С тоской посмотрев на свой блочник и на эту, с вашего позволения, хрень, я, почесав оперением кончик носа, наложил стрелу на тетиву. В процессе натягивания меня особо порадовали эволюции, совершаемые наконечником при перемещении стрелы на упоре. Почему-то сразу стало понятно, что траекторию полета именно этой стрелы можно совместить со всем, кроме мишени. Наведя стрелу на находящийся от меня на расстоянии ста метров неровный строй покорителей русских болот и тихим, не злым словом помянув ректора, Ллос и чудо американского ракетостроения — «Пэтриот», спустил тетиву…
Первый показатель хорошего блочника и некривых рук у лучника — это почти полная бесшумность выстрела, максимум тихий, ласковый шелест хорошо смазанных блоков.
Сравнение с «Пэтриотом» себя оправдало на все сто процентов. Не пролетев и десяти метров, это чудо авиастроения клюнуло наконечником и благодаря высокой скорости полностью скрылось в мягком, болотистом грунте. Простившись с геройски утонувшим уродцем, я вытащил из колчана образец номер три, со вторым не менее кривым образцом было решено не позориться.
Растянувшаяся цепь, уже прошедшая мимо моей позиции, позволяла с большим удобством выбирать любого в качестве мишени. Но для пресечения ранних воплей я присмотрел самого крайнего из хумансов и, аккуратно прицелившись в плечо, спустил тетиву. Все же нет сомнения — паранормальные способности у хумансов существуют, — иначе откуда тогда он знал, что на него смотрят, и почему повернул голову? Странно! Но с этим вопросом как-нибудь попозже. После выстрела выяснились следующие моменты. Первое — камышовые стрелы значительно лучше деревянных. В частности, они просто прямее. Второе — они, сволочи, гораздо легче углепластика. Даже если учитывать кованый наконечник. Поэтому траектория полета имеет более длинный пологий участок. Все это и поворот головы опытной мишени привело к замечательному попаданию прямо в чрезмерно любопытный глазик. Тушка мягко и тихо сложилась и замерла, привольно раскинувшись на белорусской земле. И самая большая прелесть заключалась в том, что остальная шеренга даже не заметила исчезновения крайнего бойца. Очень густые заросли и чрезмерно растянутый строй делали визуальный контакт между солдатами непостоянным, а накопившаяся усталость резко уменьшила частоту переклички.
Тихонечко, почти на цыпочках, подкрался к месту падения тушки, для оценки непосредственно повреждений от стрелы МК-2. Как оказалось, долговечность и прочность не входят в перечень достоинств камышовых древок. Стрела умудрилась мало того что сломаться в двух местах, она еще расщепилась практически по всей длине. Хотя — череп хумансу пробила на загляденье. Когда я с умилением смотрел на безвольно раскинувшееся тело, в моей сумасшедшей голове возникло неудержимое желание пошалить. Буквально такое же по накалу желание возникало у меня в далеком-далеком детстве перед тем, как мы с ребятами шли в крестовый поход на соседский сад. Подхватив тело и взвалив его себе на спину, неслышно растворился в зарослях. Отойдя буквально на полкилометра и только пару раз уронив тело, был остановлен знакомым шепотом трав и листвы:
— Зачем убил? Только зазря жизнь человечишки потратил.
— Хм… Захотелось. Вот стрелу новую опробовать решил. Да и, может, еще чего с тушкой сделаю.
— Да что из этих хумансов полезного заохотить-то можно? Мясо? Ну, вроде, все. Кожа никакая — непрочная, тонкая, тянется сильно.
— Вот давай сейчас и посмотрим. Кстати о делах наших скорбных. Сколько хумансов примерно потребуется для источника? Надеюсь, не толпа?
— Да нет. Максимум один-два. Там только контур магией запитать и потом вздохов десять удерживать, а дальше-то он уж заработать должон.
— Ну, тогда эти вот страдальцы все нам и без надобности. Я тут еще вечерком стрелы поиспытываю, ну а оставшихся, чтоб посговорчивее были, денька три еще поводи.
Часть самых слабых можно потом отпустить — пусть своих попугают. Если всех убить, воспитательный момент пропадет. И вообще, не мешайся, у меня мысль появилась. Хотя нет, стой! У тебя муравейник, да побольше, рядышком найдется?
В туже ночь процесс испытания стрел был продолжен.
Посидел для приличия у костра — погрустил. И что-то так хреново мне стало. Вспомнилось и ночное развлекалово, и процесс вырезания заготовок для флейты. И то, что эти заготовки ожидают меня в муравейнике, обитатели коего, простимулированные Лешим, стахановскими методами очищают человеческую бедренную кость… Левую… Правую я испортил, когда в процессе вырезания во мне что-то сильно перемкнуло и вдруг стало очень плохо на душе. Но, впрочем, это быстро прошло… Почти…
Лучшее средство от хандры, как показала практика, прогулка. Прогулка под полной луной с полным колчаном стрел. И игра в прятки — прятки со смертью. Нет, не той, больничной, накрахмаленной, худенькой, бледной девочкой Смертью. И не с разложившимся окопным скелетом дамы по имени Смерть. На залитой луной местности в прятки играли две статные девы — затянутая в фельдграу фрау Тодт и закутанная в тончайшие паутины шелка таинственная темноэльфийская jalil Elghinn, [3] очаровательно прикусывающая в волнении клычком свои бледные губы с блуждающей на них страшной и притягательной улыбкой, полной неземного наслаждения…
3
Дева Смерть.
Счет: ноль — шесть… четверых раненых не засчитали…
Результаты испытания… как бы это сказать… поражали. Точность, конечно, до углепластика не дотягивала ни в коем ракурсе. Бронепробиваемость тоже не особо. Хотя тут можно возложить вину на наконечники из ковкого железа, сделанные абы как. Так я ж не для себя делал — для продажи. Каску с расстояния в сто метров не пробивает. И навесом тоже. Стрела от такого разлетается буквально в пыль.
Кружиться в стремительном танце вокруг подвывающих от страха хумансов, но не показываясь и не приближаясь к ним ближе все той же сотни метров, оказалось восхитительно, волшебно! Первоначальные попытки определить, откуда прилетела бесшумная смерть, попытки стрелять в темноту. Команды их командира, из последних сил и сорванного горла пытающегося организовать круговую оборону. Истерический лай и скулеж запуганных насмерть собак. Свист пролетающих где-то в стороне этих нелепых, слепых железяк — пуль. Впрочем, это мельтешение скоро очень сильно надоело. Оставив страдальцев караулить рассвет, я отправился к уже знакомому муравейнику и, подхватив заготовку, вернулся к костру.
Кожаный ремешок, посыпанный мелким, искристо белым песком, стремительно скользил по кости, отгоняя мысли, желания, воспоминания. Монотонная, успокаивающая работа, тихий скрип разрезаемой кости, треск затухающих углей, уже подернутых серым саваном пепла.
Самое сложное при обработке кости, особенно в походных условиях, — правильно ее высушить. С этим всегда проблемы, ведь, если сушить на костре, есть опасность неравномерного нагрева и растрескивания. Если оставить как есть и к тому же плохо очистить, через пару дней обращаться с изделием можно будет только в противогазе, причем изолирующем. Поэтому нет ничего более успокаивающего, чем аккуратно, медленно и вместе с тем равномерно прогревать свежеотполированную кость над жаром углей, прислушиваясь к ночной тишине.