Овсянка

К половине второго поток машин за окном иссяк, фоновый гул стих, и время потянулось мучительно медленно. Выцветший от бессонницы мир стал зыбким и вязким, как болото. В квартире было душно и накурено, и открытое окно не помогало, – табачный дым так и колыхался под потолком. Кровать казалась Антону слишком мягкой и неудобной. Спину свело от напряжения; уши превратились в чуткие локаторы, настроенные на один-единственный звук. Хлопнула дверь – вышел в подъезд покурить парень из квартиры напротив. Слева заскрипела кровать. Слушая негромкие женские постанывания, Антон вяло думал, что совсем недавно тоже часто мешал соседям спать короткими жаркими ночами. Без пятнадцати два зашелестел, застучал по стеклу дождь, без десяти – пронесся по улице сумасшедший мотоциклист. В два дождь кончился, и пять минут спустя под окнами прошла компания гогочущих подростков. Потом наступила тишина. Антон до рези в глазах всматривался в потолок и ловил звуки, но звуков больше не было. Будто и не Москва была вокруг – а окраина крошечного городка, затерянного в сопках, где по ночам шумит только ветер. Совсем недавно Антон мечтал, что когда-нибудь покажет этот город девушке, уверенной, что по внешнему периметру МКАД ходят дикие звери, а сопка – это разновидность печи… но думать о сопках было нельзя, и о маленьком, засыпанном песком городке – тоже.

Звук появился в половине третьего – мерный, ровный стук подков по асфальту, всплески мелких лужиц под копытами. Они приближались не торопясь; Антон попытался посчитать, сколько их сегодня, и не смог. Копыта застучали совсем рядом и затихли. Антон знал, что сейчас они стоят полукругом, ослабив поводья, и смотрят на его окно. Послышалась пара тихих неразборчивых фраз, щелчок зажигалки, хихиканье, – и они снова замолкли, только ударяла иногда об асфальт подкова переступившей с ноги на ногу лошади.

Они тоже ждали. Антон знал, что на рассвете снова услышит дружный стук копыт – они уйдут, чтоб вернуться следующей ночью, а он наконец заснет, тяжело и беспокойно, и вскоре проснется от собственного безмолвного вопля.

А совсем недавно был первый в году по-настоящему теплый вечер, вечер пятницы. Антон чувствовал себя если не счастливым, то по крайней мере совершенно довольным, когда выбрался наконец из метро за одну станцию до дома, собираясь пройтись, и, может быть, выпить бутылку пива. Антон неторопливо двинулся к ларьку – и поймал на себе пристальный взгляд высокого, чуть полноватого мужчины в очках и с залысинами. Антон вопросительно приподнял брови, и тут мужчина всплеснул руками и расплылся в улыбке.

– Сильвер?! – воскликнул он. Антон моргнул.

– Черт, Конан! Варвар! – вырвалось у него.

Антон испугался. С Конаном он познакомился в университетской общаге, когда геологов и математиков из-за ремонта поселили в один корпус. Конан был на год старше, легендарная личность, развеселый хулиган и умница. Антон не очень-то хотел выяснять, во что тот превратился за последние пятнадцать лет: такие встречи обычно – сплошное разочарование. Однако бывший приятель явно думал по-другому.

– Теплынь. Вечер. Пятница, – прежним, ничуть не постаревшим басом прогудел Конан. – Жена не ждет?

– Да я не женился, – улыбнулся Антон.

– По-моему, мы обречены, – веско заключил Конан.

– А помнишь, как ты голову Ленина пытался Индире Ганди на пояс повесить? На памятник? – со смехом спросил Антон.

– Еще бы, – помрачнел Конан. – Эта голова, по-моему, тонну весила, я на следующий день разогнуться не мог.

– Ты еще тогда требовал, чтоб менты поклонились воплощению Кали, и орал, что тебе с ними нельзя, потому что завтра зачет по дифурам…

– Да, лихие мы были, не то что сейчас… помнишь, как по банкам палили, когда ты ствол подобрал? – умиленно спросил Конан, вытирая вспотевшую на солнышке лысину и отхлебывая пива. – Ну, когда на практике партизанский схрон раскопали? «ТТ», да?

– Да уж, – передернулся Антон. – Идиот я был редкостный.

– Он у тебя до сих пор?

– Сдурел? Сдал я его давно.

– Жаль, – сказал Конан. – Я б не сдал. У нас в Белохолмске с таким стволом…

Антон поставил неизвестно какую по счету пустую бутылку под лавочку.

– …овраги… сазаны вот такие… – умиленно бормотал Конан, протирая очки. – Иногда думаю: бросить все и вернуться, найти какую-нибудь удаленку…

– Всех нас засосет, а кого не засосет, те провалятся, – печально сообщил Антон. Конан сбился и замолчал. – Грунт плохой, – задушевно объяснил Антон. – Просто кошмар, а не грунт.

Конан заморгал; потом в его глазах появилась тень понимания.

– Договорились же работой не грузить, – укорил он. – Вот найду удаленку… А ты никогда не скучаешь? – оживился вдруг он. – По своим нефтяным северам?

– Нет, – резко ответил Антон. – Поганый городишко, – добавил он помягче. – Нечего вспомнить.

– Так не бывает, – ответил Конан.

– А все-таки нечего. И вообще, о чем мне скучать? В Москве все есть.

– Так уж и все?

– Ага, – ухмыльнулся Антон и принялся сбивчиво рассказывать о том, как, слегка заплутав в районе Яузских ворот, наткнулся на развалины древней буддисткой ступы. Конан недоверчиво хмыкал.

– Да правду говорю! – пьяно бил себя в грудь Антон. – Даже морем запахло, соленым, холодным…

– Это как? Буддистская же…

– Ну ладно, – сдался Антон. – Церковь это была, на реконструкции. Но в темноте издали – похоже… Пиво кончилось.

– Как же море холодное, – продолжал недоумевать Конан, чуть покачиваясь. – А я все-таки уеду. Прикуплю домик, деревянный такой, прямо в центре, и уеду, вот увидишь.

Антон постепенно раздражался. Путь за добавкой оказался слишком длинным, и он мало-помалу трезвел. Пить больше не хотелось. Хотелось загрузить Конана в метро и пойти домой. Все эти приветы из прошлого… Радости – на минуту, а мороки потом… Да еще нытье это ностальгическое.

Конан вдруг перестал умиленно бормотать и устремился к зданию торгового центра. «Зайдем в супермаркет, купим чего-нибудь поприличнее», – бросил он на ходу. Антон тоскливо огляделся по сторонам, раздумывая, как бы улизнуть, и увидел лошадь Человека с черным лицом.

В городе О. была только одна лошадь. В неряшливых клочьях бурой шерсти, костлявая от старости, одна-единственная лошадь – на весь городок, погребенный под холодным морским туманом вместе с тридцатью тысячами нефтяников, отчаянно тоскующих по материку. Эту клячу, запряженную в телегу, Антон видел раз в два-три месяца: чаще у рынка, иногда – у овощного магазина или почты. Однажды – у здания НИИ, мирно дремлющую между двумя «Уралами». Каждый раз, заметив скособоченную фигуру, Антон торопился уйти. Он бы даже убегал, если б не стеснялся, – лишь бы не наткнуться на владельца этой лошади, Человека с черным лицом.

Антон никогда не задавался вопросом – болен ли был этот нестарый еще, судя по движениям, мужчина, было ли это чем-то вроде родимого пятна или просто странной несчастливой особенностью. Антон лишь знал – с самого раннего детства, с тех пор, как впервые увидел скособочившуюся в оглоблях лошадь и ее владельца, – что смотреть в это лицо страшно, страшно до одури, спазмов и холодного пота. Став немного старше, Антон начал стыдится своего страха; еще старше – того, что этот страх вызывало; но преодолеть себя так не смог.