Падающие в небеса
Шрифт:
Речел подошла к дочери, обняла ее и поцеловала. Софи в ответ чмокнула мать в щеку и сделала вид, что та ее убедила, но на душе все равно было неспокойно. Мать ведь не знала причину волнений Софи, а посвящать ее в свои подозрения не хотелось.
– Ну и что ты добился? – спросил Авдеев, догоняя Сапожникова, бегущего к справочному бюро.
– Я – ничего! Наш одноклассник попросил встретиться, я – согласился!
– Не прикидывайся! Ты понимаешь, о чем я говорю!
– Нет! – с издевкой сказал Михаил Петрович.
В «справке» ему подробно объяснили, где можно сесть на автобус, отправляющийся в «Хилтон», и он, не обращая внимания на Антона, отправился в указанном направлении.
Авдеев
– Ты никуда не пойдешь!
– Нет, пойду! И ты не сможешь меня остановить! Это тебе не Россия, это Соединенные Штаты Америки. Позвать полицию?
Авдеев снял руку с плеча, за считаные секунды он весь обмяк – даже его профессиональная подготовка под психологическим натиском Сапожникова дала сбой. Разыгравшаяся сцена начала привлекать внимание окружающих, люди останавливались и с удивлением смотрели на двух громко орущих на непонятном языке мужчин, вот-вот готовых начать драку.
– Не надо никого звать! Я пойду с тобой.
– Это лучше, – не собираясь деликатничать с Авдеевым, с еще большей издевкой, чем раньше, произнес Сапожников. – Интересно, какой будет реакция Моти, когда он увидит тебя?
Авдеев молчал, он судорожно соображал, как ему следует поступить в сложившейся ситуации. С одной стороны, можно было предположить, что Сапожников начнет бунтовать и отказываться делать то, что потребуется, но с другой стороны, изучая поведение Михаила Петровича в последнее время, Авдеев считал его полностью подконтрольным. Просчитался! Не смог спрогнозировать поведение оппонента в экстремальных условиях, не учел лидерские черты, доминирующие в характере Сапожникова. Они не позволяли относиться спокойно к давлению извне, а если таковое оказывалось слишком сильным, то возникал эффект пружины, до поры сжимающейся, а потом вдруг готовой выстрелить. Вот выстрел и состоялся.
Авдеев понимал, что отпустить на встречу Сапожникова одного нельзя, но и открыто идти самому – тоже неправильно: это могло погубить всю операцию. Вместе с тем до сих пор оставалось непонятным: что же знает Сапожников? Что он так стремится рассказать Липсицу?
Вопрос вырвался сам собой:
– Миша, а что ты хочешь рассказать Липсицу?
Сапожников остановился, отдышался и ответил:
– Историю про всю ту возню, которую вы организовали вокруг него.
Авдеев начал успокаиваться: он не сомневался, что Липсиц и без этого признания прекрасно знает о своем постоянном нахождении под контролем разведслужб разных стран, что он косвенно подтвердил во время ночного разговора, состоявшегося в его кабинете. Ни детали операции, ни тем более ее результаты Сапожникову неведомы, следовательно, ничем помешать плану СВР он не мог.
«Ладно, пойду с Сапожниковым, приму решение по ходу», – подумал Авдеев, а Сапожникову сказал:
– Насчет возни – твои собственные домыслы. Дело Липсица – верить тебе или нет, но все, что ты будешь ему рассказывать, ерунда.
– А то, что со мной на встречу пришел офицер разведки, тоже ерунда?
– Конечно, ерунда, я приехал в Америку как турист. А с Мотей, – Авдеев впервые за все последнее время назвал Липсица по имени, – я хочу встретиться как с бывшим одноклассником. Пойдем, пойдем, там поговорим.
– Пошли, – спокойно сказал Сапожников.
Два странных человека, примерно одной комплекции и одного возраста, еще минуту назад пытавшиеся разобраться в своих отношениях при помощи кулаков, теперь мирно брели по направлению, указывающему вывесками – «Shuttle bus». Так часто бывает в жизни – два непримиримых противника, имеющие абсолютно разные задачи, на каком-то временном участке объединяются для достижения единой цели, а потом, когда этот союз будет им не нужен, они опять, как правило, становятся врагами.
Зазвонил телефон Сапожникова. Михаил Петрович посмотрел на дисплей, высветились цифры незнакомого американского телефона. О том, что он в Штатах, было известно только Липсицу и коллегам Авдеева, а звонить с американского номера мог только один человек, знавший, что Сапожников в Америке. Поэтому после секундной паузы Михаил Петрович произнес в трубку:
– Да, Мотя!
Но ему никто не ответил.
Глава 19
Иосиф Шварц стоял в центре магазина своего брата, посреди сложенных аккуратными стопками тысяч книг. Несколько дней назад он приехал в Прагу, чтобы выслушать завещание умершего полгода назад брата Бенциона. Как оказалось, в последнем послании усопшего упоминался и Иосиф.
В помещении было жарко, на улице стоял душный городской июль. Шварц открыл дверь и вставил деревянный клин снизу, так иногда делал брат, когда завозили или, наоборот, увозили большое количество книг, а закрывающаяся постоянно дверь мешала процессу. Именно так говорил брат: «Дверь мешает процессу». Он вообще был крайне необычным человеком, талантливым и, можно даже сказать, гениальным. Бегло говорил практически на всех европейских языках, знал прекрасно еврейскую историю, читал в подлинниках религиозные книги и вместе с тем любил общаться с частенько заходившими к нему молодыми чешскими демократами, учеными. Физики и математики на равных обсуждали с Бенционом проблемы современной науки, а он заимствовал от них очень необычный лексикон, порой даже непонятный окружающим.
Мимо прошла группа молодых людей, выкрикивая какие-то воинственные лозунги на чешском языке, который Иосиф не понимал. Юноши кричали настолько громко, что у Шварца возникло желание на всякий случай закрыть дверь, но пока он думал, делать это или нет, крикуны ушли далеко, даже не обратив внимания на магазин: «Может быть, ребята отмечают холостяцкую пирушку – последний вольный день одного из них, а я уже подумал черт знает что».
В июле 1927 года город Прага по-прежнему наслаждалась свалившейся на нее девять лет назад независимостью – в отличие от семьи Шварцев, тяжело переживавшей последствия послевоенного раздела Европы. Если раньше все Шварцы, от мала до велика, жили в одном государстве, называемом Австро-Венгерская империя, то теперь границы пяти стран на двух континентах разделяли братьев и сестер, дедушек и внуков. У Бенциона было пять братьев и сестер, четверо детей – три дочери, сын и их потомство – семеро внуков. Все его прямые родственники: дети и внуки оказалась гражданами Чехословакии, при этом двое младших детей, уехав в Соединенные Штаты, готовились сменить гражданство, младший брат и его дети жили в Австрии, средние братья с семьями оказались гражданами Венгрии, а одна из сестер с мужем и тремя детьми жила в Польше.
Несмотря на то что самым близким членом семьи покойного был его младший брат Иосиф, рассчитывать на серьезное наследство ему не приходилось. Наверняка старший брат позаботился о менее обеспеченных близких родственниках, и в первую очередь о своих дочерях.
Нотариус пригласил на оглашение завещания к девяти часам утра. Пришли дети, старшие внуки и сестра Ханна, жившие в Праге. Из других стран приехал только Иосиф, остальные члены семьи не имели возможности бросить дела, к тому же и непонятно им было, ради чего ехать. Да и Иосиф Шварц оказался на встрече с нотариусом только потому, что именно в эти дни у него были дела в Праге, он приехал вместе с младшим сыном Шимоном и решил совместить приятное с полезным. Вот только произнеся про себя эту фразу, он никак не мог прийти к пониманию, что же здесь приятное, а что полезное. Скорее, в его пребывании здесь была дань традиции некогда большой и очень дружной семьи – в радости и в горе собираться всем вместе. Отсюда и желание увидеть родственников, планировавших съехаться на оглашение завещания.