Падение Аккона
Шрифт:
Герольт ударил кулаком по столу.
— Почему только король с Кипра? Где поддержка из других стран нашей христианской родины? Как могло случиться, что от прежних государств крестоносцев и от Королевства Иерусалимского почти ничего не осталось? Я просто не понимаю, почему ни папа, называющий себя наместником Христа на земле, ни короли, ни всемогущие князья Европы не делают и малейших усилий для того, чтобы предотвратить беду и спасти Святую Землю для христианства! Или Иерусалим и другие места, где наш Спаситель жил, проповедовал, страдал и воскрес, для них уже ничего не значат? Что может быть важнее, чем изгнание полчищ неверных?
— Могу сказать, что для них важнее, — мрачно ответил Морис. — Их придворные интриги, их борьба за власть, их развратная, нехристианская жизнь — все это для них в тысячу раз важнее. Поэтому они и не открывают своих переполненных сундуков, чтобы пожертвовать деньги на войско и оружие. Что касается борьбы за свою веру, то мусульмане, если честно, вызывают у меня гораздо большее уважение, чем наши надутые князья и короли, способные бороться за Святую Землю только на словах.
Тарик невесело усмехнулся:
— Да, Морис. Это именно так. Суфии [19] , мудрые учителя и странники мистических троп, учат: «Если Бог расположен к человеку, он дарит ему великое страдание, а если он хочет сделать его своим врагом, он дарит ему вдоволь мирских богатств».
— Ну, врагов мы имеем более чем достаточно, — заметил Герольт. — Но если все решили бросить нас в беде и Аккону суждено пасть, то я, по крайней мере, желаю биться с врагами до конца, до последнего человека, как велит нам честь тамплиеров!
19
В VIII веке в исламском мире появились богоискатели, отличавшиеся страстной любовью к Богу. Они обычно жили крайне замкнуто и бедно. Группы этих людей превращались в братства и ордена. Их целью было мистическое соединение с Богом посредством чистых, наполненных одной лишь любовью сердец. Это стремление они сделали высоким искусством, которое не уступало искусству великих христианских мистиков.
— Ты прочитал мои заветные мысли, Герольт! — подхватил Морис. — Но открытое поле битвы, на котором каждый способен показать мечом и копьём, каков он в действительности воин, мне в десять раз милее, чем многодневное выжидание: когда же мамелюкам удастся пробить стену!
Тарик согласился с ним:
— Да, мы должны вспомнить о своих рыцарских добродетелях и вступить с ними в бой, вместо того чтобы ждать нападения! А если другие ордена к этому не готовы, мы, тамплиеры, должны показать им, что такое мужество и презрение к смерти при виде бесчисленных вражеских орд!
Когда три рыцаря вышли из греческой таверны и направились к цитадели у внешней стены, они уже были друзьями. Никто из них не обратил внимания на двух слепых туркополей, двинувшихся следом за ними. Никто не мог подумать, что уже ближайшей ночью у них будет возможность доказать своё мужество и храбрость в сражении с врагами — и, наконец-то, перед стенами Аккона!
10
Этой ночью Аккон выглядел очень обманчиво для мамелюков. Ничто не должно было предупредить врагов и дать им хотя бы намёк на то, что в третьем часу пополуночи начнётся вылазка из города. Крепостные стены патрулировало обычное количество караульных. И на узкой, шириной в сорок шагов, полосе между внешней и внутренней стенами, между городским замком на восточной стороне и воротами Святого Лазаря на западной также горело факелов не больше обычного.
Однако свет факелов падал на почти четыре сотни рыцарей-тамплиеров, готовых к ближнему бою, на их боевых коней, покрытых броней, на лёгкую конницу — примерно такое же число туркополей и сержантов. Вспомогательные отряды состояли в основном из лучников. Этой ночью их колчаны были заполнены не теми ужасными стрелами, железные наконечники которых без труда пронзали вражеские доспехи. Две сотни туркополей должны были выпустить огненные стрелы, на которые была намотана пропитанная смолой пакля. Другие приторочили к сёдлам своих коней короба, в которых лежали маленькие глиняные горшки с греческим огнем.
Рыцари и туземцы из вспомогательных отрядов отдыхали до утренней мессы, стараясь по возможности выспаться — опытным воинам-монахам это обычно удавалось. После короткого богослужения они прикрыли бока и шеи своих лошадей защитными доспехами, надели на себя лёгкое снаряжение, опоясались мечами, взяли копья и щиты и в строгом порядке, по возможности беззвучно, начали выходить для сбора на маршевой полосе между стенами.
Теперь отряд, собравшийся атаковать лагерь сирийцев из Хамата за стеной, был готов к бою. Великий магистр тамплиеров, всегда принимавший участие в боях, и на этот раз собрался лично повести своих рыцарей в бой.
Гийом де Боже, человек внушительного вида, с седой окладистой бородой, стоял у ворот перед тесным полукругом своего отряда. Тут же оруженосец великого магистра держал под уздцы его черного мерина. Великий магистр обменивался последними фразами со своим маршалом Годфруа де Вендаком и младшими командирами. Справа от маршала на коне сидел тамплиер, удостоившийся чести нести в бою копье с босеаном — знаменем ордена, верхняя часть которого была сделана из чёрной ткани, а нижняя — из белой. Если знаменосец погибал, копье с босеаном тут же подхватывал другой рыцарь, — и он должен был защищать знамя даже ценой собственной жизни. Честь воинов-монахов требовала, чтобы босеан всегда развевался над головами братьев по ордену. Если флаг во время сражения попадал к врагу, это считалось величайшим позором.
Морис и Герольт после построения оказались рядом. В таком порядке им предстояло идти в бой. Тарику тоже удалось стать крайним на левом фланге своего эскадрона, так что они хорошо видели друг друга и при случае могли прийти друг другу на помощь. После того как они подружились, было хорошо находиться рядом в предстоящем сражении. Ведь место, которое по приказу своего командира занимал рыцарь в боевом порядке, ни при каких обстоятельствах нельзя было менять. На этом железном законе замкнутого строя была основана чудовищная ударная сила рыцарской конницы — как, впрочем, и сопровождавшей её лёгкой конницы и пехоты.
Герольт видел, как Тарик разговаривает с тамплиером-гигантом, похожим на викинга из легенд. Этому рыцарю с фигурой медведя было, кажется, уже под тридцать. Его правый глаз был скрыт под измятым железным колпаком, который удерживал кожаный, прошитый серебряными нитями ремень. Белый шрам пересекал его лицо ото лба до квадратного подбородка. Передняя часть его головы, из-за шрама походившая на разрубленный шар, была чисто выбрита. А рыжие, густые волосы на затылке были заплетены в косу. Коса была оплетена тонким кожаным ремешком, прошитым, как и ремень наглазной повязки, серебряными нитями, и походила на шпору, торчавшую за затылком. Шлем, который воин держал под рукой, допускал прекрасный обзор, даже несмотря на широкую полосу, прикрывавшую нос, а на задней части он имел специальную выемку, через которую можно было выпустить остаток косы.