Падение дьявольского эдема или последний вздох перед погружением в преисподнюю
Шрифт:
Глубочайшая пропасть, обращенная наклонёнными сидениями к небу, и устремляющаяся в глубочайшую бездну, охватить которую не позволяет возможность никакого вычислителя дальности, уж не говоря, о простом органе зрения. Стены, потолок и пол состоящие из чистого света. Слушатели, сидящие на каждом из зависших в воздухе кресел, одетые в полупрозрачные мантии, полностью скрывающие их тела и лица, покорно слушают, раздающийся на всё пространство, громогласный голос, непрерывно вещающий и не знающий, ни на единое мгновение, остановки. Беспредельная ширина рядов, также не дает ни единого шанса
Один из слушателей, не отличающийся ничем от остальных, и также пристально и внимательно слушающий голос, почувствовал на себе внимание бесформенного вещателя и смиренным голосом произнёс:
– Я слушаю
– Тебе необходимо обнаружить и доставить передатчик
– Я еще не окончательно пришел в себя после прошлого задания, но я готов. Сколько у меня времени?
– Времени?
– я ощущаю тепло твоей улыбки.
Свет меркнет… весь, неописуемого размера, лекционный зал исчезает в глубокой тьме…
Ощущение одиночества постепенно начинает охватывать сознание…
Но оно тоже медленно растворяется вместе со всеми ощущениями собственной телесности и границ мысленного ощущения собственного существования…
в абсолютной тьме
Пустой…
холодной тьме…
бездонной тьме…
Тишина…
и полное отсутствие…
Бесконечное спокойствие…
и абсолютное…
молчание…
И вот…
Тихий стук сердца…
Ощущение его тихого биения…
Ощущение легкого весеннего ветра…
И вновь возникает ощущение одиночества…
Глубокого одиночества…
с полным отсутствием всего того,
что так дорого и было близко,
словно потеря всех кого так нравилось чувствовать рядом
и чьи чувства…
так были близки…
Глубокий медленный вдох…
Спокойный и медленный выдох…
Ощущение натянутой тетивы под пальцами правой руки…
Зажатая указательным и средним пальцем стрела с нежным оперением…
Плотная и гладкая ручка лука в левой руке…
Еще один спокойный медленный вдох…
Такой же выдох…
Медленно открываются глаза…
«Гея, выпускай»
На расстоянии двадцати пяти метров, под стеной с круговыми полосами мишени, в покрытой зеленой травой земле, открывается небольшое отверстие, из которого робко начинают вылетать фиолетовые махаоны, ласково обдуваемые весенним ветром, они начинают порхать, взлетая всё выше и выше, и красная стрела с алмазными наконечником, оперенная черным пером ворона, выпущенная мгновение назад, уже летит.
Медленный вдох и вновь спокойный выдох, цель поражена… фиолетовый махаон намертво прибит стрелой к стене с мишенью, в правом углу центрального пятна.
Женщина медленно опускает глаза и грустно улыбается на долю секунды, после чего вешает лук на стойку и заходит из весеннего цветущего сада в дом, пройдя пристройку к дому с прозрачными стеклянным стенами, она проходит в глубь дома и попадает в комнату, небогатое убранство которой позволяет понять, что это рабочий кабинет. Три больших рабочих стола, два из которых стоят друг напротив друга, а третий находящийся между ними приближен к панорамному окну. Напротив него находится большой обтянутый кожей диван, за каждым из столов стоят большие черные кожаные кресла. Она садиться за центральный стол и смотрит на, удивительно тонкой работы, переливающуюся перламутром и украшенную изумрудами тиару. Два заостренных и вытянутых камня на которой, наполненные переливающейся золотой и рубиново-красной жидкостью, похожи на маленькие рога. Она нежно гладит один из них пальцем, и снова на её лице, на секунду, появляется грустная улыбка. Раздается стук в дверь.
– Войдите
Открывается дверь, и на пороге появляется юноша.
– Позвольте обратиться
Женщина внимательно и медленно смотрит на юношу, её взгляд скользит от головы до самых ног, и также медленно возвращается обратно, после чего она, смотря в глаза одобрительно кивает.
– Госпожа повелительница царства мертвых Персефона, меня направили на место прошлого ассистента, могу ли я пройти?
После небольшой паузы, уголок рта у женщины медленно поднимается и на её лице появляется легкая ухмылка, с теплотой в глазах она не сводит взгляд с глаз юноши:
– Хорошо, только называй меня Персик. Знаешь твоя субтильность так тебе идет, присаживайся по левую сторону, вот за этот стол.
– Спасибо…
После чего юноша запинается и буквально через силу собственного смущения и с небольшой застенчивостью в глазах тихо произносит:
– Персик
Персефона расплывается в улыбке и опирает голову на согнутую руку, провожая взглядом юношу до стола.
– Ну что, а как тебя зовут или будешь сегодня неизвестным до конца дня?
– Простите, я забыл представиться, моё имя Агамемнон, сын Аэропы
– Твое имя приятно звучит, правда длинноватое немножко, тебе его придумали родители?
– Нет мама меня воспитывала одна и у неё не было желания придумывать имя самостоятельно, она выбрала его из списка имен предложенных Зевсом.
– Как ты считаешь, тебе подходит это имя?
– Ой… не знаю, что сказать, я как-то к нему привык и понимаю, что вполне оно себе такое длинное и особо его не сократишь, так что я вполне пойму, если ко мне обращаться не употребляя его.
«Агамемнон, ты не ответил на вопрос», – улыбнувшись, сказала Персефона.
– Это сложный вопрос, скорее подходит, а вы как думаете?
«а…а…а… А ты как думаешь, Персик», игриво произнесла Персефона покачивая указательным пальцем.
– Да, простите…прости, а ты как думаешь Персик?
– А я думаю Зевсу лучше знать. Давай рассказывай с чем пришел.
– Новости весьма рутинные
Бровь Персефоны над правым глазом поднялась, и на лице снова появилась небольшая ухмылка. Соединив кисти рук пальцами, она прислонилась к ним ртом: «Слушаю, слушаю»