Падение полумесяца
Шрифт:
Неудивительно, что Катарина Сфорца была поражена не попыткой отравления, а лишь тем, что отравитель, как оказалось, даже не рассчитывал выжить, будучи готов помереть не самой лёгкой смертью, лишь бы забрать столь ненавидимого меня с собой. Да, кое-что я уже узнал, так сказать, по горячим следам. Потом, само собой разумеется, из захваченных живыми отравителей и их сопровождения выколотят намного больше, но и уже известного хватало для примерной оценки произошедшего. Вот мы и сидели в шатре, коротали вечер за разговором.
— Заранее готовые к смерти убийцы, — процедила герцогиня Миланская, в попытках прийти к душевному
— Не совсем так, Катарина. Мамлюки, они куда проще, бесхитростнее. Сами бы ни до чего подобного не додумались. Им подсказали, помогли, предоставили исполнителей-смертников. Шахидов…
— Кого?
— Так магометане называют всех, погибших в войне за интеерсы ислама. Ну а в более узком смысле это смертники. Примеры уже были. Хашишины Старца Горы. Тех уж нет, но память осталась.
— Опиум? Этот прикинувшийся представителем благородного португальского рода не был похож на одурманенного.
Ох уж эта привычка упрощать и ограничивать многие понятия рамками! Даже самые умные и то порой не способны этого избежать.
— Ставлю полновесный дукат против истёртого медяка, что этот смертник — выходец из испанских мавров. Может из Гранады, может из до поры прикидывавшихся испанцами, но остававшийся тем, кем он есть на самом деле. Смески… они порой берут слишком много от внешности испанцев, италийцев, да кого угодно. Зато нутром оставаясь османами, маврами и прочими мамлюками, то есть абсолютно чуждыми нам существами. А потуги разного рода миссионеров…Они даже при удаче сменят лишь то, кому будет этот мавр в душе своей поклоняться, Аллаху или Христу. Но не нутро.
— Не любишь ты миссионеров, Чезаре. и даже не скрываешь.
— Имею такую возможность, — недобро оскалился я. — Потому как вижу, к чему приводит такое вот… миссионерствование. Даже Изабелла Трастамара, женщина чрезвычайно умная и умеющая чувствовать любые угрозы, поняла, но не до конца. Она изгнала чужаков по вере, а заодно тех, кто лишь притворился принявшими христианство. Однако… Проблема не в вере, а в душе и разуме. Есть схожие с нами, а есть абсолютно чужие, с кем мы говорим на разных языках, даже если слова одни и те же. Понимаешь меня, Львица?
— Возможно. Но я попробую понять лучше. Потом, когда будет время всё обдумать. Значит, это был мориск?
— Мавр с лицом, близким к испанцу либо португальцу. Смесок с душой мавра и верностью родной крови и духу. И закономерно ненавидящий нас, врагов своей веры, а теперь и крови. А куда отправились мавры всех сортов после изгнания из Испании?
— Кто куда, но большая часть в Османскую империю. Султан им… благоволил.
— И сейчас ничего не изменилось. Более того, после всех понесённых поражений, объявления из Мекки джихада всем неверным, но особенно крестоносцам… Наверняка их сюда прислал кто-то из Дома Османа. А уж сам Баязид II или кто-то из его деток — это уже вопрос не самый важный. Мы, конечно, должны будем это узнать, однако… Сам факт такого рода покушения многое значит и немало меняет.
Сфорца призадумалась. Затем, гладя на пламя одной и десятка свечей, создававших в шатре более чем приемлемое освещение, вымолвила:
— Нужно научиться выявлять таких скрытых мавров. И может янычаров, они вообще могут не иметь в себе османской, мавританской и другой крови. Нужно понять, постараться придумать…
— Насчёт этого имеются кое-какие мысли, — успокоил я Катарину, нимало не кривя душой. — Сейчас надо воспользоваться покушением как дополнительным камнем на нашу чашу весов. А уж кого именно обвиним… не уверен, что это будет именно истинный виновник. Политика, она такая.
— Вы же так цените верность данному слову, Чезаре, — добавила сарказма в голос Сфорца. — Или эта стадия вашего пути уже закончилась?
— О нет, всё останется так, как оно и было. Просто связать в одной речи случившееся покушение с иными кознями наиболее вредного для нас врага труда не составит. Остальное люди додумают сами. Есть у них, знаете ли, такая порой неприятная, а порой весьма полезная особенность — домысливать то, чего на самом деле и не существовало. Нужно лишь подтолкнуть, а там… Любой предмет падает вниз, а не вверх, как мы все неоднократно наблюдали.
— И кто станет тем, на кого подумают внимающие речам?
— Скорее всего, Баязид II. Султан Аль-Ашраф Кансух аль-Гаури сидит в своей Мекке и способен по большому то счёту лишь плеваться ядом и пытаться вымаливать поддержку у остальных магометанских владык. Его племянник Туман-бай аль-Ашраф куда опаснее, но и он пока слишком ограничен в возможностях. Джихад можно объявить, но чтобы он набрал реальную силу требуется время. Много времени, тут счёт идёт на многие месяцы, а то и пару-тройку лет. А пока надо бы и отдохнуть. Надеюсь, вопли этих мавританских недоносков, что порой всё же доносятся досюда, не помешают выспаться.
— Мне — не помешают. А вот у тебя, Чезаре, неожиданная чувствительность к подобному шуму для человека с такой известностью и не одной войной в прошлом.
— Увы, Катарина, у каждого свои слабости, свои недостатки. Но ничего, в случае чего просто заткну уши, как это делают артиллеристы при стрельбе.
Забавно, но факт. Мог в прошлом спать под звуки проезжающих под окном машин, под стук проходящих поблизости железнодорожных составов, а вот издаваемые людьми звуки то и дело будили. Учитывая же, что профессия высокооплачиваемого и кем только не разыскиваемого киллера не способствовала использованию затычек в уши… Приходилось порой вставать с дурной от недосыпа головой. Здесь… да та же картина. Нет автомобилей и самолётов, зато людей вокруг, людей! И если в нормальных домах, виллах, замках это не вопрос — каменные стены, они хорошо глушат звуки — то вот во время путешествий… Мрак и ужас. Однако приходится терпеть, потом, если что, добирая во время дня не полноценным сном, а скорее лёгкой дрёмой. Особенности организма, больше тут и добавить нечего.
Глава 3
Великое княжество Литовское, близ Вильно, июнь 1497 года
Что есть власть? Для одних тяжкое бремя, для иных нечто естественное. присутствующее в жизни по праву рождения, для третьих нечто недостижимое, пускай даже очень желаемое. Но что она для человека, который родился близ власти, затем потерял почти всё, вновь получил возможность и был в шаге от того, чтобы схватить желаемое и уже не выпускать… а затем оказался вынужден спасаться? Не просто бежать, зная, что преследовать особо и не будут, а по настоящему, опасаясь за собственную жизнь.