Падение Римской империи
Шрифт:
Из доступных нам источников мы знаем, что Римская империя в двух отношениях сыграла в означенном процессе роковую роль. Во-первых, являясь самой мощной военной державой своего времени, она на протяжении веков совершенствовала испытанные и надежные методы ограничения прав и свобод даже тех мигрантов, которых она охотно принимала. Стол кнувшись лицом к лицу с этой державной мощью, сочетавшейся с имперской парадигмой общества, якобы превосходившего все остальные, многие из мигрантов, недавно обосновавшихся в пределах империи, вскоре осознали, что существуют очень веские причины для объединения сил (каковы бы ни были в дальнейшем результаты их дробления). Тервинги и грейтунги объединились еще летом 376 г., когда Валент попытался их разделить, чтобы властвовать над ними, допустив в пределы империи одних лишь тервингов. Те из людей Радагайса, что были проданы в рабство вскоре после его разгрома или видели истребление своих жен и детей в италийских городах после убийства Стилихона, в скором времени сочли за благо для себя пойти под знамена Алариха. Именно после серьезных поражений силинги и аланы объединились с хасдингами — прежде всего для того, чтобы оказать более эффективное сопротивление военным экспедициям, организованным против них Констанцием. Сходным образом возникновение остготского союза было ускорено драматическими событиями лета 478 г., когда император Зенон попытался натравить Теодориха Амала на фракийских готов. Император уверял, будто он намерен передать в распоряжение Теодориха значительный воинский контингент, чтобы помочь ему справиться с его соперниками, тогда как в действительности он стремился к тому, чтобы два готских объединения причинили друг
Во-вторых, Римская империя обладала мощным механизмом, позволявшим перераспределять налоговые поступления. Этим обстоятельством воспользовались готы и другие варвары, которые вынуждали империю (более или менее осознанно) признавать их в качестве союзников или же отрывали от нее куски в виде доходных земель (городов с округой), чтобы обеспечить себе уровень доходов, недоступный вне пределов империи. Несмотря на все свои достижения в области экономики, германский мир IV в. оставался относительно бедным по сравнению с империей. Как мы видели в VII главе, золото в относительном изобилии появляется в германских погребениях лишь со времен Аттилы, который изымал его у римлян в беспрецедентных количествах. Отважным мигрантам Римская империя, представлявшая собой угрозу самому их существованию, вместе с тем предоставляла редкую возможность обогащения. Когда дело дошло до насильственной экспроприации чужого добра, варварские объединения, которые могли мобилизовать крупные вооруженные формирования, вновь получили отличный шанс достигнуть желаемого. Страх и предвкушение поживы сочетались в разных долях, однако, так или иначе, оба этих ощущения толкали всех варваров к объединению. Таково было истинное положение вещей, при котором, как только гунны вынудили крупные массы варварских племен пересечь границы империи, Римское государство стало их главным врагом. Его военная мощь и финансовая система стимулировали тот процесс, в результате которого толпы варваров превратились в сплоченные объединения, сумевшие создать свои королевства на территории Римского государства.
Это соображение, я полагаю, также можно развить и далее. Если бы гунны появились в I в., а не в IV в. и вынудили бы те германские племена, которые тогда существовали, перейти границу Римской империи, результат был бы совершенно иным. Из-за более скромных размеров своих политических объединений в I в. слишком многие из них оказались бы вовлечены в исключительно сложный процесс перемен, чтобы сделать создание крупных союзов вообще возможным. Три или четыре, может быть, полдюжины племенных союзов, которые лежали в основе каждого из крупных объединений V в., располагали вполне достаточными возможностями, чтобы мобилизовать войско в составе 20–30 тысяч воинов (вероятно, это был тот минимум, который гарантировал политическое выживание на длительном временном этапе). Для того чтобы собрать такое войско в том же регионе в I в., пришлось бы объединить, вероятно, около дюжины соперничавших между собой племенных союзов, что должно было породить огромную политическую проблему. Вот почему, как мне кажется, вторжения сарматов в I в. произвели гораздо меньший эффект, нежели нашествие гуннов 300 лет спустя.
Таким образом, изменения, происшедшие в германском сообществе между I и IV в., становятся решающим фактором в истории падения Западной Римской империи. Но чем они были вызваны? Как и почему это общество изменилось столь радикально?
Относительно внутренних перемен, происходивших в недрах германского общества на протяжении этих столетий, наши источники (разумеется, исключительно римские) ограничиваются лишь намеками. Тацит в I в. и Аммиан Марцеллин в IV в. сообщают об ожесточенных столкновениях, происходивших между разными германскими племенами в условиях римского невмешательства, и нет оснований считать это явлением исключительным. В действительности, на мой взгляд, ключевую роль в развитии событий сыграли отношения между германским миром и Римской империей — отношения на многих уровнях, из которых кое-какие уже был и нам и затронуты. Даже если воздержаться от сравнения двух этих миров по существу — не будем забывать о том, что римляне пользовались центральным отоплением, однако не видели ничего предосудительного в скармливании человеческих жертв диким зверям на потеху толпе, — германский мир можно охарактеризовать как сравнительно примитивное общество, находившееся на периферии другого, более сложного. Тесная географическая близость столь несопоставимых общностей с неизбежностью вызвала те самые изменения, которые мы наблюдали в германском мире.
Наиболее очевидные связи между двумя этими общностями — связи, которые привлекли к себе повышенное внимание археологов, — лежали в сфере экономики, и свидетельства широкого хозяйственного обмена между германскими общинами и Римской империей впечатляют. Высококачественные изделия римского ремесла с самого начала данного периода постоянно встречаются в богатых захоронениях в глубине германского мира, вдали от приграничной зоны. В самой приграничной зоне, в полосе шириной около 200 километров, выполненные римскими ремесленниками предметы широкого потребления стали неотъемлемой частью повседневной жизни. В свою очередь, Римская империя, как сообщают письменные источники, получала немалое количество сырья из приграничной области. Как-то раз в IV в. император Юлиан воспользовался соглашением с побежденными им варварами, чтобы получить от нескольких алеманнских общин лес, продовольствие и людей (как рабов, так и рекрутов для своей армии); в иных ситуациях подобные поставки и повинности оплачивались. В течение столетий римские пограничные гарнизоны являлись центрами потребления той продукции, которую производили соседние германские общины. Недолговечные предметы германского экспорта археологически не прослеживаются, однако германский мир, безусловно, производил достаточно много того, что находило спрос. Например, из Германии шел обильный поток рабов на продажу. Еще в I в. соседи Рима на Рейне использовали римские серебряные монеты в качестве средства обмена, и даже когда 300 лет спустя отношения между империей и тервингами были менее тесными, пункты торговли продолжали функционировать. Кроме того, нам известно, что обычным делом была такая практика: люди с той стороны границы нанимались на службу в римскую армию, а впоследствии возвращались на родину с теми деньгами, которые выплачивались им после отставки {512} .
Экономика германского мира на рубеже старой и новой эр характеризовалась главным образом как натуральное хозяйство. Результат последующих четырех столетий товарообмена по большому счету был двояким. Во-первых, материальные ценности в новых формах и в беспрецедентных количествах хлынули в Германию с этой стороны римской границы. Экономические связи с Римом обеспечивали неслыханную выгоду для всех, начиная от работорговцев и заканчивая земледельцами, поставлявшими продовольствие римским гарнизонным войскам. В результате денег впервые оказалось достаточно, для того чтобы реально изменить характер богатства. Во-вторых, более существенным, нежели сам по себе фактор богатства, стало то, что новый характер товарообмена привел к социально-политическим переменам, поскольку отдельные племена соперничали друг с другом за право контроля над новыми денежными потоками, которые потекли через границу. В 50 г. Ванний, король маркоманнов, чье королевство было расположено в Подунавье, там, где сейчас находится Чешская республика, был изгнан в результате дерзкой акции, осуществленной неким племенным союзом, мигрировавшим с территории Центральной и Северной Польши. Как повествует Тацит {513} , эти варвары двинулись на юг, претендуя на часть тех доходов от торговли, которые Ванний скопил за 30 лет своего царствования. Как и во времена мафии и сухого закона, предстояла борьба за новый финансовый поток, вплоть до того момента, когда все аргументы были приведены и все заинтересованные стороны согласились с тем, что распределение доходов на том этапе отражало сложившуюся расстановку сил. В целом мы, конечно же, ничего не знаем о том, как функционировали коммерческие
Военные и дипломатические контакты подталкивали германское общество в том же направлении. В течение первых двадцати лет I в. легионы Рима пытались покорить его новых восточных и северных соседей. Политика империи в этом отношении была откровенно грабительской, на что германцы отвечали вполне предсказуемым образом. Первую мощную политическую коалицию в регионе Рейна, о которой мы знаем, создал Арминий для борьбы с римской экспансией. Эта коалиция одержала крупную победу над легионами Вара, однако затем распалась. Как мы видели во II главе, в течение трех последующих столетий политика Рима в отношении тех его германских соседей, которые жили в пределах приблизительно 100 километров от границы, включала в себя силовые акции (в среднем одну на протяжении жизни одного поколения), которые создавали основу для мирных соглашений на период между военными конфликтами. Иными словами, четыре раза за столетие римские легионы вторгались в глубь этой территории, громя все и всех, кто оказывал им сопротивление. В этой связи вряд ли может удивлять то, что мы видим здесь повсеместную враждебность по отношению к римлянам. Началось с того, что готское племя тервингов отказалось принять христианство из рук императора Констанция II и в течение трех лет под руководством Атанариха вело успешную борьбу с целью избавиться от обязательства посылать воинские контингенты в римскую армию для войны с Персией. У нас есть все основания полагать, что стремление противодействовать худшим проявлениям римского империализма было самым тесным образом связано с процессом становления более мощных племенных объединений (что было характерно для IV в.), которые, в свою очередь, сделали возможным появление новых варварских коалиций, сложившихся в V в. на территории Римской империи. Разумеется, агрессия не носила одностороннего характера. Богатая пожива ожидала того, кто оказывался в состоянии организовать успешный набег на земли по ту сторону границы (провинции, находившиеся в приграничной зоне, в экономическом плане, как правило, развивались быстрее, чем их германские соседи). Этот момент явился еще одним стимулом к созданию политических объединений, поскольку, если говорить в целом, чем многочисленнее отряд, который совершает набег, тем больше у него шансов на успех. Между тем, как мы знаем, подобные набеги были частью римско-германских отношений на протяжении всего имперского периода. За 24 года (354–378 гг.), которые освещены в труде Аммиана Марцеллина, алеманны прорывали границу на Рейне не менее 14 раз. На мой взгляд, нельзя считать случайным то обстоятельство, что алеманнские конунги IV в., такие как Хнодомар, которого император Юлиан разгромил в битве при Страсбурге в 357 г., были не прочь перейти границу с целью устроить грабительский набег. Богатство и слава, достававшиеся в результате деятельности такого рода, являлись неотъемлемой частью поддержания их реноме. Таким образом, шла ли речь об отражении римской агрессии или о том, чтобы урвать кусок от римского благосостояния, создание коалиции было эффективным способом добиться успеха. Внутренние подвижки, обусловленные как положительными, так и негативными аспектами римско-германских отношений, привели к тому, что германское сообщество выросло вширь и стало более сплоченным. Были ли новые коалиции, возникшие в Западной Германии в начале III в., порождены в первую очередь страхом или предвкушением поживы, не подлежит сомнению то, что военную мощь и материальные богатства Римской империи все они имели в виду.
Как только появились эти более мощные коалиции, римская дипломатия стала всячески стимулировать данный процесс. Испытанная и надежная тактика заключалась в том, чтобы сделать ставку на лидера, готового оказать реальное содействие в поддержании мира, а затем стараться укрепить его господство над подвластными ему племенами путем оказания целенаправленной помощи извне, чаще всего наряду с предоставлением торговых привилегий. Ежегодные субсидии были характерной чертой римской внешней политики с первых веков новой эры. Однако в такого рода отношениях всегда присутствовала некая двойственность; «прикормленным» правителям приходилось отвечать ожиданиям как собственных подданных, так и новоявленных имперских покровителей. Не одного конунга алеманнов подданные заставили выбирать: либо присоединиться к восстанию Хнодомара, либо лишиться власти {515} . Разумеется, те предводители, которым удавалось воспользоваться римской щедростью, получали больше возможностей расширить круг своих подданных.
Сыграло свою роль и римское вооружение. Неясно, каким образом велась торговля оружием, однако в датских кладах, обнаруженных в болотной трясине, найдено больше римского вооружения, чем где бы то ни было в Европе {516} . Отсюда следует однозначный вывод: данный тип изделий римского производства нашел себе применение в ходе локального конфликта довольно далеко от границы. Получив контроль над новыми источниками материальных ресурсов и с успехом осуществляя грабительские набеги, добившись легализации и других выгод от империи, а также овладев первоклассным римским вооружением, германский династ нового поколения отныне мог позволить себе расширять свое господство уже не столь мирными средствами. Его помыслы были отчасти направлены в сторону Рима, однако жесткое соперничество между германскими племенами также должно было сыграть свою роль в создании более мощных политических объединений в рамках германского мира. В частности, Аммиан Марцеллин сообщает о том, что бургунды изъявили готовность напасть на алеманнов, если им за это заплатят, а также о том, что один выдающийся предводитель алеманнов, Макриан, нашел свой конец на землях франков, когда очередной рецидив локальной агрессии закончился неудачей (Amm. Marc. XXX. 3. 7). На протяжении нескольких веков подобных конфликтов произошло несметное множество. Таким образом, следует иметь в виду, что по ту сторону границы Римской империи происходило огромное количество непредсказуемых событий, представлявших собой своеобразную реакцию местных племен на те опасности и возможности, на которые так щедра к ним была повседневная жизнь. Когда тот процесс консолидации племен и племенных союзов, который в течение столь длительного времени проходил по ту сторону римских рубежей, дополнился внешним потрясением, каковым стало нашествие гуннов, возникли те самые объединения, которым предстояло разорвать на части Западную Римскую империю.
Такова, по моему мнению, тенденция, внутренне присущая той модели господства, которую создают империи, — тенденция порождать обратную реакцию, благодаря которой подданные в конечном счете оказывались в состоянии избавиться от своих оков {517} . Итак, Римская империя сама посеяла семена своей грядущей гибели, причем речь идет не о внутренних проблемах, которые углублялись в течение веков, и не о тех, что возникли недавно, а о последствиях отношений империи с германским миром. Подобно тому как Сасаниды сумели реорганизовать ближневосточное общество, с тем чтобы освободиться от римского господства, германское сообщество делало то же самое на Западе, когда его столкновение с гуннской державой ускорило этот процесс гораздо сильнее, нежели могло быть в иных условиях. Западная Римская империя пала вовсе не под тяжестью собственного «изумительного сооружения», но из-за того, что ее германские соседи оказали этой державе такое противодействие, которое римляне никогда не смогли бы предвидеть. В целом такой вот замечательный итог. Вследствие своей беспредельной агрессивности римский империализм в конечном счете явился причиной собственного краха.