Падение титана, или Октябрьский конь
Шрифт:
— Я разжалован? — спросил Антоний, приподнимаясь с кресла. — Ты закончил?
— Нет, ты не разжалован, и я не закончил. Опусти свою задницу на место, — сказал Цезарь с прежней степенью неприязни. — Куда делось серебро из казны?
— Ах, это!
— Да, это.
— Я взял его, чтобы заплатить легионам, но еще не успел отчеканить монеты, — ответил Антоний, пожимая плечами.
— Значит, оно в храме Юноны Монеты?
— Хм… нет.
— Где же оно?
— В моем доме. Я думал, так будет безопаснее.
— В твоем доме. Ты имеешь в виду дом Помпея Магна?
— Ну да.
— Почему ты решил, что можешь
— Мне понадобилось жилье попросторнее, а дом Магна все равно пустовал.
— Я понимаю, почему ты выбрал его. У тебя такой же вульгарный вкус, как у Магна. Но будь добр, возвратись в свой дом, Антоний. Как только я найду время, дом Магна будет выставлен на аукцион вместе с остальным его имуществом, а также имуществом тех, кто не получит прощения после кампании в провинции Африка. Вся выручка от продаж пойдет государству. Ни моим родичам, ни наемным служащим на эти торги лучше не соваться. У меня на службе я не потерплю Хрисогонов. Уничтожу на месте, без суда и без Цицерона. Даже и не пытайся украсть что-то у Рима. А серебро верни в казну. Теперь можешь идти.
Он выждал, когда Антоний дойдет до двери, и заговорил опять:
— Кстати, сколько мы должны моим легионам?
Антоний растерялся.
— Не знаю, Цезарь.
— Не знаешь, а серебро взял. Причем все серебро. Послушай, заместитель диктатора, я очень советую тебе убедить армейских кассиров прислать свои книги ко мне в Рим. Тебе ведь было велено доставить солдат в Италию, поместить в лагерь и аккуратно им платить. Им вообще хоть что-нибудь заплатили?
— Я не знаю, — повторил Антоний и в мгновение ока исчез.
— Почему ты сразу не погнал его с должности, Гай? — спросил дядя Антония, заглянувший к Цезарю отобедать.
— Я очень хотел бы. Но, Луций, это не так просто.
Во взгляде Луция беспокойство уступило место грусти.
— Объясни.
— Прежде всего, ошибся я сам, доверившись Антонию. Но выпустить его из-под контроля сейчас было бы еще большей ошибкой, — сказал Цезарь, сосредоточенно разжевывая корешок сельдерея. — Подумай, Луций. Почти год Антоний управлял всей Италией и был единственным командиром находящихся в ней легионов. С ними он проводил большую часть своего времени, особенно с марта. Я был далеко, а он внимательно следил, чтобы ни один мой человек не подобрался к войскам. Есть свидетельства, что солдатам вообще не платили, так что к настоящему времени мы задолжали им года за два. Антоний сделал вид, что вообще ничего не знает, но восемнадцать тысяч талантов серебра взял из казны и унес в дом Магна. Якобы для последующей чеканки монет в храме Юноны Монеты. Но в храме этого серебра до сих пор нет.
— У меня сердце заходится, Гай. Продолжай.
— У нас под руками нет счетов, но я неплохо считаю в уме. Пятнадцать легионов умножаем на пять тысяч людей, берем по тысяче на человека в год — это будет около семидесяти пяти миллионов сестерциев, или три тысячи талантов серебра. Прибавим еще, скажем, триста талантов на нестроевых, удвоим эту цифру и получим наш долг за два года. Шесть тысяч шестьсот талантов серебра. А Антоний взял восемнадцать тысяч.
— Он жил на широкую ногу, — вздохнув, сказал Луций. — Я знаю, что он не платит ренту за использование резиденций Помпея. Но ужасные доспехи, которые он носит, стоят целое состояние. Плюс доспехи
— Он должен был залезть в нее еще год назад.
— Ты думаешь, он обрабатывает легионы, не платя им и виня в этом тебя? — спросил Луций.
— Несомненно. Если бы он был столь же организован, как Децим Брут, или столь же амбициозен, как Гай Кассий, мы оказались бы в полном дерьме. У нашего Антония великие идеи, но нет метода.
— Он интриган, но планировать наперед не умеет.
— Вот именно.
Толстый кусок белого козьего сыра выглядел аппетитно. Цезарь насадил его на другой корешок сельдерея.
— Когда ты намерен начать кампанию, Гай?
— Я узнаю это у моих легионов, — ответил Цезарь.
Вдруг по его лицу пробежала судорога. Он положил сыр и схватился за грудь.
— Гай! С тобой все в порядке?
«Как сказать ему, самому преданному из друзей, что болит вовсе не тело? Только не мои легионы! О Юпитер Наилучший Величайший, только не мои легионы! Два года назад мне и в голову бы ничего подобного не пришло. Но мне преподал урок мой девятый. И теперь я не доверяю никому, даже десятому. Цезарь не доверяет теперь никому, даже десятому».
— Просто спазм в желудке, Луций.
— Тогда, если можешь, объясни.
— Остаток этого года я буду маневрировать. Сначала Рим, потом легионы. Я отчеканю шесть тысяч талантов, чтобы им заплатить, но платить сейчас не буду. Я хочу знать, что говорил им Антоний, а этого я не узнаю, пока они сами не скажут. Поехав в Капую, я мог бы все пресечь уже завтра. Но это было бы преждевременным: нарыв должен назреть. И лучший способ добиться этого — держаться от легионов подальше.
Цезарь взял корешок сельдерея и снова принялся за еду.
— Антоний заплыл очень далеко, под ним большая глубина. И взгляд его устремлен на прыгающий в волнах кусок пробки, сулящий спасение. Он не вполне представляет, в какой форме придет к нему это спасение, но он плывет, прилагая все силы. Может быть, он надеется, что я умру. С человеком ведь всякое может случиться. Или я уеду в провинцию Африка со всем войском, вновь оставив его пастись на привольных лугах. Он — человек Фортуны, он хватается за любой шанс, но сам подстилку себе не готовит. Перед тем как ударить, я хочу, чтобы он заплыл еще дальше, и мне надо в точности знать, что он делал и что говорил моим людям. Необходимость вернуть серебро будет теперь его тяготить, заставляя еще больше напрягаться, чтобы доплыть до куска пробки. Но там буду ждать я. Честно говоря, Луций, я надеюсь, что он продержится на плаву еще месяца три. Мне нужно поставить на ноги Рим, а уж потом я примусь за него и за легионы.
— Но, Гай, он ведет себя как изменник!
Цезарь подался вперед, похлопал Луция по руке.
— Не волнуйся, в нашей семье никого не будут судить за измену. Я не стану его вытаскивать, но головы не лишу. — Он хихикнул. — Вернее, обеих голов. В конце концов, большую часть времени за него думает член.
2
Когда обезображенный болезнью, растерявший всю свою знаменитую красоту Сулла вернулся с Востока во второй раз, он был назначен диктатором Рима. (Он сам это организовал, только предпочитал об этом молчать.)