Падение в бездну
Шрифт:
Тем временем они дошли до конца моста, ведущего к собору Нотр-Дам, единственного, на котором не собирались живописные шайки бандитов, маскирующихся под нищих, и нищих, готовых отразить происки карманников. Подобных подонков здесь не было, но ночная жизнь била ключом. Несмотря на поздний час, напротив собора горели несколько светильников. Время от времени вспыхивали стальные клинки, которые передавались из рук в руки и распределялись теми, кто предпочитал оставаться в тени.
— Сомнений нет, — прошептал Михаэлис, — завтра прольется кровь.
Он заметил, что пальцы его спутницы задрожали, и
— Не тревожьтесь. До боевых действий еще много часов.
— Я не об этом думала, — ответила она дрогнувшим голосом. — вспомнила казнь мадам Лонжюмо. Она была доброй, нежной женщиной. Как же могли христиане замучить такое беззащитное создание?
Падре Михаэлис оцепенел.
— Друг мой, церковь приложила немало усилий, чтобы заставить всех признать себя единственной носительницей порядка в этом мире безграничного варварства. Даже там, где она не имеет прямого влияния, ей удалось предложить или установить общие правила и заставить власти их принять. Победа гугенотов вернула бы личную свободу сознания, и весь политический и моральный проект рухнул бы с крайне разрушительными последствиями. Обстоятельства диктуют нам довольно жесткие методы. На кону выживание мира, который держится на разделенных убеждениях.
— Насилие не может быть основой долговечного общества.
— Верно, не может. В этом и заключается то, что разделяет нас, иезуитов, и доминиканцев с их инквизицией: мы прежде всего стремимся завладеть сознанием. Но если зло укоренилось, мы тоже охотно беремся за меч. В большинстве же случаев предпочитаем воспитание и убеждение. И еще прощение, которое и есть основа Римской церкви.
Рассуждая, падре Михаэлис соображал, какое бы надежное убежище найти на этом берегу Сены. В центре острова Нотр-Дам было много дворянских домов, в которые можно было бы постучаться. И столько же их виднелось за другим мостом, начиная с дома, дружественного Гизам. Но Михаэлис не доверял ни дворянам, ни простолюдинам. В его глазах они были коррумпированы и коварны, хотя попадались и исключения. Гораздо больше он доверял трудолюбивым буржуа. Именно из этого класса вербовали себе сторонников гугеноты, и именно буржуа пополняли ряды иезуитов лучшими адептами. Эти люди наиболее чутки к обновлению католической церкви, не революционному, но и не консервативному.
После недолгого колебания он повел Джулию по улице Сен-Луи, где обитали по преимуществу адвокаты, врачи без обширной клиентуры, ремесленники и лавочники.
— Я отведу вас в дом одного моего друга, — сказал он. — Он охотно примет вас.
— Здесь тоже завтра развернется сражение, — заметила Джулия.
— Поверьте мне, здесь не будет очень жарко. Известно, что в сердце циклона всегда есть спокойная зона, а спокойствие — величина абсолютная. Вот увидите, стычки будут в других местах.
Он остановился перед двухэтажным домом, не отличавшимся особой элегантностью отделки, и несколько раз потянул за цепочку колокольчика, прежде чем на втором этаже открылось окно. Из него высунулась разозленная служанка с подсвечником в руке. Язычок пламени делал гротескным ее и без того грубое лицо.
— Кого вам надо в такое время? Господина Фабри нет дома, а господин Видель только что вернулся из Лиона. Он спит,
— Разбудите, — сказал Михаэлис тихо, но жестко. — Скажите ему, что его разыскивает провинциал, которого он хорошо знает. Пожалуйста, запомните это слово: провинциал.
Служанка хихикнула.
— Я его запомню и скажу ему завтра. А сейчас идите спать, и ваша дама тоже. Это время не для христиан.
Михаэлис оставил без внимания намек на Джулию. Он вспомнил, как однажды Алессандро Фарнезе отреагировал на сопротивление ватиканского сторожа. Не было ничего забавнее наглости этого слуги.
— Кажется, я понял: вы гугенотка. Я просил господина Виделя более тщательно отбирать прислугу, да, видно, он меня не послушал. Придется вернуться к этому разговору. Надеюсь, что после вашей смерти он найдет себе прислугу получше.
Подсвечник заходил ходуном. Служанка перекрестилась.
— Господи, что вы такое говорите? Я добрая католичка! Это все знают!
— А почему в таком случае вы не слушаетесь провинциала? Может, вы не знаете, кто такой провинциал?
— Нет-нет, я знаю хорошо, — соврала служанка. — Я просто не расслышала. Пойду предупрежу господина Виделя.
Долго ждать не пришлось. Послышался лязг задвижки, и на пороге появился человек в ночной сорочке, с канделябром в руках. Возраст его определить было невозможно. На сероватом лице выдавался крупный нос, острые глазки глубоко запали, резко очерченный рот окружали глубокие морщины. Он был так худ, что сквозь сорочку виднелись ребра.
— Падре Михаэлис! — воскликнул Видель. — Какая честь!
Он поклонился Джулии.
— Прошу в мое скромное жилище, мадам.
На самом деле жилище, куда он их провел, отнюдь не выглядело скромным. Дорогие обои, скамьи из ценного дерева, мягкие кресла. Все комнаты сообщались друг с другом, коридора не было. В первой комнате на стене над погасшим камином красовалась большая картина в римском стиле, изображавшая, видимо, старинную медицинскую школу. Вдали виднелась колоннада и вершины гор, с маленьким храмом на каждой. Но рисунок был весьма приблизительным, и полотно закоптилось, поэтому точно определить содержание было трудно.
Покосившись на картину, падре Михаэлис спросил:
— Как идет ваша врачебная практика? Похоже, она приносит немалый доход.
— О, не говорите мне об этом! — простонал Видель и принялся зажигать свечи в гостиной. — Если бы не заработки астрологией, я бы давно разорился.
Закончив со свечами, он указал гостям на диван.
— Садитесь, пожалуйста. Я велю служанке принести вина. У меня есть еще слуга, но этот лодырь приходит только днем, а по ночам где-то кутит.
— Спасибо, не надо вина, — сказал Михаэлис, забыв спросить мнение Джулии.
Утонув в подушках, он заметил:
— Нынче вы еще и знаменитый писатель. Каков тираж вашей книги? Я имею в виду «Декларацию о беззакониях, невежестве и бунтарстве Мишеля Нострадамуса».
Услышав название книги, Джулия сдавленно вскрикнула. Михаэлис решил, что она закашлялась, и не придал значения ее возгласу.
Видель тоже не обратил внимания. Он коротко рассмеялся, обнажив бледные десны.
— Шесть тысяч. Но книга скорее не моя, а ваша. Вы мне ее продиктовали слово за словом.