Падение звезды
Шрифт:
— Вам когда-нибудь приходилось играть женские роли? — поинтересовался Турецкий, закуривая.
— Еще н-нет.
— Ничего страшного, в камере наверстаете. Там вам создадут для этого все условия.
Лицо Алмазова стало мертвенно бледным.
— Итак, я слушаю, — не давая ему опомниться, повысил голос Александр Борисович. — Кто приказал вам бросить конверт в ящик Копылова?
— Н-никто. Я сам… Сам бросил.
— Для чего?
— Я хотел, чтобы он… чтобы они… Я хотел наказать мерзавцев,
Турецкий холодно усмехнулся:
— Ну разумеется. Чтобы они «сошли с ума» от одного вашего взгляда. Чтобы ваша «шпага засверкала, как метеор» над их головами. Так, что ли? Оставьте эту чушь для сцены, Алмазов! Вы не Фальстаф, ая не Брук. Быстро говорите — чье поручение вы выполняли?!
Последний вопрос Турецкий почти прокричал — холодно, с клокочущей злобой в голосе. Алмазов совсем обомлел. По его лицу потек пот. На глазах заблестели слезы.
— Почему вы на меня кричите? — дрожащим голосом спросил Алмазов. — Вы… не имеете права так со мной разговаривать.
— Имею. Я представитель власти. А вы преступник.
— Я не…
— Кто поручил вам бросить конверт в почтовый ящик? Ну?
На мгновение бледное лицо актера оцепенело. Затем к щекам его прилила кровь — и он раздвинул губы в усмешке.
— Вы не имеете права со мной так разговаривать, — повторил он, на этот раз абсолютно спокойным голосом.
— Я говорю так с вами, потому что желаю вам добра, — спокойно парировал Александр Борисович. — Я хочу вам помочь, понимаете? Но для этого мне нужно, чтобы и вы мне немного помогли. Итак, кто этот человек? Назовите его имя, и я оставлю вас в покое.
Актер закрыл лицо ладонями и сидел так несколько секунд. Потом отнял ладони от бледного лица и сказал:
— Я сам все это придумал. И сам осуществил. Я украл фотографии из студии. Больше я ничего вам не скажу!
Некоторое время Турецкий молча смотрел на Алмазова, потом вздохнул и сказал:
— Одевайтесь. Я задерживаю вас по подозрению в убийстве.
Алмазов воспринял эти слова стоически. Казалось, слово «убийство» не произвело на него абсолютно никакого эффекта.
— Вы позволите мне переодеться? — с удивительным спокойствием спросил он.
— Да, конечно, — кивнул Александр Борисович. Затем внимательно оглядел гримерку и добавил: — Я даже выйду, чтобы вам не мешать.
— Ну что там? — спросила Светлана, когда Турецкий вышел.
Александр Борисович махнул рукой:
— Пришлось самому сыграть небольшую роль.
— И как?
— Не очень. Хотя я чувствовал, что был близок к успеху.
— То есть?
— Видишь ли, я сразу — по тому, каким тоном он говорил, по его ужимкам — понял, что человек он слабый и пугливый. И все-таки недооценил его.
— А вы, однако, психолог, — улыбнулась Светлана.
— Какой там, к черту, психолог, — досадливо дернул щекой Турецкий. Потом усмехнулся: — Хотя поработаешь с мое — тоже станешь Фрейдом… Черт, зажигалку в гримерке оставил. У тебя есть зажигалка?
— Да. Вот.
Светлана достала зажигалку и дала Турецкому прикурить.
— Этот парень работал на кого-то, — сказал, махая дымящейся сигаретой, Турецкий. — На человека с сильной волей, которого он сам безмерно уважает. И раз он сейчас не раскололся — после прессинга, который я ему устроил, — то уже не расколется никогда. Попомни мои слова.
— Что же мы будем делать?
— Нужно узнать всю подноготную нашего синеглазого Фальстафа. Семья, друзья, деловые связи… Все. Вряд ли он убил Ханова, но вполне мог послужить наводчиком. Нужно тщательнее покопаться в том старом деле, по которому он привлекался. Непохож он на человека, способного разгромить коммерческий ларек.
— А может, вы его не раскусили? Может, он просто косит под слабака? Он ведь все-таки актер.
Турецкий хотел возразить, но неожиданно смирился. Лишь пожал плечами и заметил:
— Все может быть. Как там у Державина?.. «Но те-мен, мрачен сердца свиток. В нем скрыты наших чувств черты».
— О! А вы еще и поэзией увлекаетесь?
— Я, Света, увлекаюсь жизнью. А в жизни всякое бывает. Поэтому, если я однажды начну цитировать Коран или Аллу Пугачеву, ты сильно не удивляйся.
— Как скажете, — улыбнулась в ответ Перова.
Александр Борисович затушил сигарету о край урны и посмотрел на часы:
— Что-то наш дорогой Фальстаф долго не выходит.
— Да. Пора бы ему переодеться.
— Пойду гляну, чем он там занимается.
Александр Борисович подошел к двери гримерки и постучал. Ответа не последовало. Турецкий удивленно глянул на Перову. Она пожала плечами. Александр Борисович толкнул дверь и вошел. Едва фанерная дверь захлопнулась у него за спиной, как он почувствовал, как что-то твердое ткнулось ему в висок. А негромкий, шепелявый голос произнес:
— Тихо, Турецкий. Двинетесь — убью.
18
— Ну и что все это значит? — поинтересовался Александр Борисович.
— Я больше не сяду на нары, — прошепелявил Алмазов. — С меня хватит и той недели. Четыре года назад.
— Это когда вас упекли за хулиганство?
— За хулиганство, которое я не совершал! — резко сказал актер.
Турецкий попробовал повернуться к нему лицом, но ствол пистолета больно врезался ему в висок, и он поморщился: