Пагода благоуханий
Шрифт:
— Я бы порекомендовал вам Храм Литературы. Теперь туда почти никто не заглядывает. Очень удобно.
— Храм чего, литературы? — удивился Уэда.
— Да, Ван Миеу, это можно перевести как Храм Словесности. Храм Литературы. Он построен еще в 1070 году. Этот храм имеет секреты акустики. Я бы не советовал вам останавливаться в том месте, где поэты пели свои стихи. Каждое ваше слово будет слышно в любой точке храма, даже на берегу. С точностью совершенно удивительной учтено влияние ограды, деревьев, отражательная способность озерной глади. Зато у задних ворот вы можете беседовать без опасений. Вас не услышат, даже если начнете кричать о помощи. Лучшего места не найти.
— Вы дали необыкновенно мудрый совет, сэнсей, и крайне для меня полезный. Я тут пока на птичьих правах и ничего не знаю.
«Для настоящего разведчика, — с удовлетворением подумал Уэда, — все может оказаться полезным. В том числе и древние черепки».
Позвонив Жаламбе, он назначил встречу у задних ворот Ван Миеу. Они увиделись перед вечером, когда золотой свет над крышами навевает томление и тревогу. Вспугивая ящериц, прошли мимо изъеденных временем скамей, где в черных замшелых трещинах поселились улитки и вездесущие воробьи.
— Картотека, которую вы любезно согласились нам передать, — с места в карьер начал Уэда, когда они остановились у каменной арки со знаком неба, — оказалась довольно любопытной. Когда мы сравнили ваши данные с собственными, выявились занимательные подробности. Есть шансы затравить крупного зверя.
— В самом деле, господин Уэда? — Жаламбе облегченно вздохнул. — Рад, что сведения принесли пользу.
— Будем планировать крупную облаву. Пусть ваша тайная полиция целиком переключится на коммунистов. Преступления побоку. Это не убежит, это успеется. Мы войдем в контакт с нашими службами в Китае и затянем на шее большевиков петлю.
— Об этом я всегда мечтал, но не было возможности подобраться со стороны Китая. Англичане нам не очень помогали, так как не были заинтересованы в спокойствии и процветании французских владений.
— А мы заинтересованы, господин Жаламбе! И докажем это на деле. Рад сообщить, что ваши данные помогли нам напасть на след виднейшего деятеля Коминтерна. Совместными усилиями мы должны его взять. Сразу почувствуете, насколько тише станет в Тонкине.
— Весьма лестно. Однако должен сказать, — возразил Жаламбе, — что не только вьетнамские эмигранты, но и местные красные доставляют много хлопот. У них большая и разветвленная организация, притом умело законспирированная. Бить надобно с двух концов.
— Приятно, что наши мнения совпадают. Мы со своей стороны тоже готовы снабдить вас полезной информацией. Возьмем общих клиентов под совместный надзор, выявим связи и поставим капкан. Дело привычное.
— Завтра же можно наметить конкретные мероприятия. Не согласитесь ли побеседовать с моими сотрудниками?
— Ни в коем случае. Я в Ханое не более чем гость. Вы, я говорю о французах, тут полноправные хозяева. Но мы готовы помочь вам навести в доме порядок. На дружеской основе, неофициально. Так прошу и доложить его превосходительству господину генерал-губернатору Деку.
— Совсем не обязательно посвящать адмирала в мелочи полицейского сыска, — с видом сообщника подмигнул Жаламбе. — Мы с вами можем решить все сами.
— Это так. — Уэда проявил настойчивость. — Но, пожалуйста, доложите, что японские власти свято почитают суверенитет Франции и не будут вмешиваться во внутренние дела Индокитая.
— Означает ли это неучастие в оперативной работе? — решился задать прямой вопрос Жаламбе.
— С юридической точки зрения да, — откровенно ответил Уэда. — Мои люди, не жалея сил, помогут вашим во всем, что касается сыска. Но производить аресты будете вы.
— Понятно… — протянул Жаламбе.
— В отдельных случаях я попрошу у вас разрешения принять участие в допросе. Не откажете?
— Что за вопрос! — Жаламбе сделал широкий жест. — Можете хоть живьем изжарить.
— Зачем же? На то у вас имеется гильотина. Судебные формальности остаются в ведении французской стороны. — Уэда совершенно открыто диктовал свои условия. — Лично от вас, господин Жаламбе, требуется только одно. Вы должны развязать нам руки. Предупредите своих людей и, разумеется в мягкой форме, дайте понять генерал-губернатору, что кэмпэй-тай не потерпит никакого вмешательства в свою деятельность… Вы умеете играть в го, господин Жаламбе?
— Нет. — Француз был явно озадачен. — Что это за игра?
— Японская. Но… не имеет значения. Просто там есть такая операция, как окружение крепости. Я намерен приступить к ней немедленно. — Уэда вынул из бокового кармана фотографию. — Подберите все, что у вас имеется на этого человека.
«Вот и мы работаем на гестапо», — меланхолично отметил Жаламбе.
— Какое спокойное лицо, — усмехнулся он, рассматривая снимок. — Почти аскетическое умиротворение. Интеллигент, конечно?
— Кадровый работник компартии, — кивнул Уэда. — Канбо, как говорят здесь. Очень опасен.
В Европе начинался февраль сорок первого года, когда в Индокитае наступил год Металлической Змеи, отмеченный знаком женской стихии.
Ханойские улицы в новогодний праздник тэт стали розовыми от персикового цвета. На рынке бойко шла торговля глиняными свинками с даосским кружком счастья на прогнутом животе, карликовыми деревцами и красочными лубками, на которых были изображены грозные тигры — хранители стран света, сильные карпы в прозрачном потоке и, конечно, «Четыре красавицы».
Жизнерадостные ханойцы обменивались благопожеланиями. Многие потом принесли домой с рынка не только новогодние угощения, но и исписанные от руки квадратики зеленоватой бумаги. Как они только попали в корзинку? То ли вместе с лубком, свернутым в трубку, то ли пиротехник подсунул в коробку шутих?
«Да здравствует Единый национальный фронт борьбы против французско-японских фашистов в Индокитае! Восстание в Бакшоне и Намбо перерастет во всеобщее восстание!»
Японцы, которые тоже празднуют лунный новый год, всячески старались продемонстрировать свою духовную близость. Украсив ворота домов традиционными ветками сосны и бамбука, они добавили и нетленный персиковый цвет. По канонам икэбаны это выражало возвышенную идею вечного единства и благополучия.