Пако Аррайя. В Париж на выходные.
Шрифт:
Эсквайр – это его кодовое имя, которое мы употребляем в переписке, – один из самых умных людей из тех, с кем я общаюсь. И, несомненно, один из самых неприятных. Про себя я называю его Бородавочник – никак не имея в виду обидеть эту незлобивую тропическую свинку. На лице у моего куратора затейливым рисунком разбросано шесть в молодости, видимо, родинок, которые с возрастом стали расти и превратились в полноценные мясистые бородавки. Почему он ничего с ними не делает, не знаю – возможно, боится спровоцировать рак. Помимо этого, три родинки на щеке, подбородке
Бородавки, которые делают его лицо весьма примечательным, отвлекают от всего остального. У Эсквайра высокий, как у композитора, лоб, который обрисован не косой, как у большинства мужчин, а строго вертикальной линией. В физиогномике это называется фронтальная ретракция, свидетельствующая о незаурядных мыслительных способностях. Голова у него лысая, с редкой седой порослью по бокам, нос пронырливый, уточкой, губы плотно сжатые – через них не прорваться ни одной тайне. Когда он затрагивает неприятные темы или пытается тебя раскусить, глаза его превращаются в щелки – я называю это «Змеиный Глаз». Говорит Бородавочник в воздух, как бы не надеясь, что кто-то поблизости окажется способен ухватить мысли, превосходящие по своей мудрости и утонченности всё, что когда-либо выходило сквозь человеческие уста. Улыбаться он умеет, но только собственным шуткам.
Мы быстро проехали ту часть города, в которой я еще как-то ориентировался, свернули с набережной налево и въехали в Исси. Здесь, попетляв по проулочкам, машина описала широкую дугу и, едва не задев зеркальцами поросшие мхом каменные столбы, протиснулась в ворота небольшой виллы, спрятанной за кронами деревьев.
Мы вошли в дом, в совсем маленькую комнату, всё пространство которой занимали диван, два кресла и небольшой столик. Молодой человек, одетый, несмотря на жару, в костюм и галстук, принес нам из холодильника штук шесть пакетов с соком. Не зная, какой именно любит большой начальник из Москвы, в резидентуре решили восполнить это упущение количеством.
Бородавочник недовольно осмотрел стол.
– И это всё?
Молодой человек смешался.
– Есть фрукты, орешки, Виктор Михайлович. Я просто еще не успел принести.
– Да я не об этом!
– А! Ну, «Столичная» есть, коньяк.
Но Эсквайр уже отмахивался и открывал свой атташе-кейс. Он у него был из черной свиной кожи и толщиной в три обычных. Внутри, среди всяких журналов и газет, оказалась литровая бутылка двенадцатилетнего «чивас-ригал» в пластиковом пакете из московского дьюти-фри. Они в Лесу почему-то все помешаны на виски.
– Сейчас принесу лед и минералку, – сказал молодой человек и исчез.
Эсквайр дождался, пока он вернется, и сделал себе виски с содовой. Я, как вы уже знаете, этот напиток употребляю исключительно в натуральном виде. Молодой человек вышел и плотно закрыл за собой тяжелую металлическую дверь.
Мы
– Сублимация духа! – вспомнил я Некрасова.
Мне нужно было подбодрить себя.
– Что? – свел брови к переносице Эсквайр.
– Ничего! Присказка такая.
– А-а! Ну, и что там у тебя? – рутинным голосом спросил Бородавочник, как если бы я принес ему на подпись текст поздравления сотрудникам в честь Дня Советской Армии. – Говори спокойно, это защищенная комната.
Защищенная комната отличается от обычной тем, что она по всему периметру опутана медными проводами и оснащена разными устройствами, делавшими прослушивание невозможным. Потому она и была такой маленькой. Я посмотрел на экран своего мобильного: действительно, сигнала не было.
Я рассказал Бородавочнику основные перипетии по поискам Штайнера и его контейнера, включая мой второй и последний приход в «Клюни».
– Ну, и что? Ты не мог сказать тому негру, что ты из полиции?
– Не мог. Это он дежурил, когда полицейский задавал мне вопросы.
– Ну, что ты из ДСТ!
– И что бы я ему показал? Свой испанский паспорт? Да и французский язык у меня не такой, чтобы тянуть на своего.
Эсквайр на секунду задумался.
– Я знаю, что впредь надо делать. Мы достанем тебе удостоверение Интерпола.
Сходу ли он это придумал, или давно, или вообще не он сам, но идея была превосходная. С таким документом любой иностранец может работать в любой стране. Наверное, всё же это он сейчас придумал, иначе такое удостоверение у меня бы уже давно было. Хотя в нынешних обстоятельствах…
– Боюсь, что на меня слово «впредь» уже не распространяется.
Я высказал Эсквайру свои соображения по поводу отпечатков пальцев, но он жестом отмел всю эту чепуху.
– Настоящий вопрос только один: где сейчас этот контейнер?
Я достал из кармана свою толстую монетку и положил ее на стол.
– Это он?
Я кивнул.
– И где он был?
Я объяснил про герань.
– Ты теперь понимаешь, почему я в подобных случаях вынужден обращаться к тебе, а не к кому-то еще?
В устах Бородавочника это была высшая похвала.
Мой куратор, оттопырив губу, покрутил контейнер в руке и сунул в карман брюк.
– Надеюсь, это не плутоний, – пробурчал он.Хм, даже он не знал!
– Не переживай, дело того стоило, – добавил Эсквайр. – Если бы ты знал, кто мне звонил вчера по поводу этой штуки...
Начальник СВР звонил Бородавочнику по поводу и без повода по нескольку раз в день. Какой-нибудь премьер-министр в курсе секретных операций быть не мог. Но интерес высших сфер занимал меня сейчас не в первую очередь.
– Как не переживай? А что дальше будет со мной?
– А что дальше? Из Парижа тебе надо уехать сегодня же и пару лет во Франции лучше не появляться.