Шрифт:
Глава первая
На Пресне прозвенел последний трамвай, потом где-то за оградой парка хриплый шальной тенор запел «Марусечку».
– Моя Марусечка, моя ты куколка, моя Марусечка, моя ты душенька, – пение прерывалось пьяным хохотом, визгом, затихало, звучало вновь.
– Моя Марусечка, а жить так хочется, я весь горю, тра-ля-ля, будь моей женой, – подхватил Крылов комическим басом.
Маша стянула зубами варежку, поправила выбившуюся из-под шапочки прядь, раскинула руки и, мягко оттолкнувшись, закрутилась на правой ноге, сначала медленно,
Крылов, продолжая петь, разогнался на своих новеньких норвежских гагах, описал круг, подлетел к Маше так резко, что едва не сшиб ее на лед, но удержал, обхватил руками, приподнял носом край шапочки над ухом и прошептал:
– Ну, Марусечка, ты будешь моей женой?
Она вздрогнула и подумала: «Только не ври себе, что не ждала и не хотела этого больше всего на свете».
– Двадцать восемь, – пробормотала она и слизнула с губ снежинки.
– Что?
В призрачном фонарном свете его узкие карие глаза казались совершенно черными, матовыми, без блеска.
– Двадцать восемь фуэте, – спокойно объяснила Маша. – Если бы не вы, получилось бы больше. Лепешинская крутит без остановки шестьдесят четыре.
– Стахановские рекорды в балете, – он усмехнулся.
«Пошутил, конечно, пошутил, – решила Маша, – всего лишь повторил слова глупой песенки».
– Я не шучу, – он стиснул ее, стал целовать мокрое от снега лицо, быстро, жадно, как голодная птица клюет зерно.
Голоса за оградой затихли. Между чернильными тучами мелькнул жемчужный лунный диск. Совсем близко проехал автомобиль, глухо зацокали копыта конной милиции.
– Ничего больше говорить не буду, ты сама чувствуешь, как я тебя… Нет, глупости, не нужно, слова только все портят.
Крылов был такой горячий, что Маше стало жарко. А потом опять зазнобило. С ним, правда, не требовалось никаких слов, он видел ее насквозь, читал ее мысли.
– Мне пора домой, – прошептала она. – У меня завтра в девять репетиция. Пустите.
– Поцелуемся на брудершафт, перейдем на «ты».
– Хорошо, я попробую. Ты… Нет, Илья Петрович, я пока не могу.
– Почему?
– Не знаю. Не могу, и все.
– А замуж за меня выйдешь?
Маша не успела ответить, он опять зажал ей рот долгим поцелуем.
– Грохнемся сейчас на лед, – пробормотала она, оторвавшись от его губ. – Вы так целуетесь, как будто…
– Что?
– Как будто специально учились.
– Учился, да, много тренировался, чтобы не оплошать, когда встречу тебя.
– Вы бабник?
– Еще какой! Разве не видно?
Она уже ни о чем не думала, не боялась упасть. В голове у нее упрямо звучали слова Карла Рихардовича: «Это неплохой вариант, Машенька, во всяком случае, надежный».
Карл Рихардович Штерн, сосед, старый мудрый доктор, отлично разбирался в людях, Крылова знал
Он приходил к Карлу Рихардовичу довольно часто, иногда они вместе отправлялись куда-то, иногда сидели долго в комнате старика. С Машей Крылов приветливо здоровался, встречаясь в коридоре. Однажды столкнулись рано утром на кухне. Крылов по-хозяйски заваривал чай и нарезал сыр у столика Карла Рихардовича.
– Маша, позавтракаете с нами? – спросил он и тут же поставил на поднос третий стакан в тяжелом подстаканнике.
Никого, кроме них троих, в квартире не было. Отец Маши уехал в очередную командировку в Сибирь, на строительство авиационного завода. Мама дежурила сутки в больнице. Младший брат Вася ушел в школу, не забыв слопать все, что оставалось в буфете.
– Спасибо, я обычно завтракаю в театре, – сказала Маша.
– Да, я знаю, вас там неплохо кормят, – кивнул Крылов. – Но сегодня можно сделать исключение.
Он почти не смотрел на нее, когда разговаривал, но тут вдруг взглянул прямо в глаза. Под его взглядом Маше почему-то захотелось плакать. Именно тогда, за чинным завтраком в комнате Карла Рихардовича, она поняла: таинственный Крылов испытывает к ней вполне нормальные мужские чувства. Это ошеломило и напугало ее.
Его военная выправка бросалась в глаза так же, как ее балетная осанка и походка. Но в форме она его никогда не видела. Пальто или плащ, пиджак, изредка джемпер. Никаких галифе, гимнастерок, сапог и портупей.
Однажды она решилась спросить Карла Рихардовича, где служит Крылов. Старик выразительно поднял глаза к потолку, потом отрицательно помотал головой и слегка улыбнулся.
Не сказав ни слова, доктор Штерн умудрился кое-что объяснить: таинственный Крылов занимает высокую, сверхсекретную должность, но не в органах. Нет, не в органах.
Она облегченно вздохнула. Если бы он там служил, она ни за что не пошла бы с ним ночью на каток.
– Видишь ли, у меня очень мало свободного времени, его практически совсем нет. Играть в так называемые брачные игры мне некогда, к тому же я не лось и не павлин. Единственная возможность познакомиться со мной поближе – выйти замуж за меня.
Они подъехали к скамейке у ограды, Маша села, вытянула ноги, смотрела на Крылова снизу вверх и думала: «В сущности, совершенно чужой человек, но меня к нему тянет очень сильно. Никогда ни к кому так не тянуло. От двадцати восьми фуэте голова не закружилась, а теперь все плывет. Вдруг у него это минутный порыв, утром одумается, захочет взять свои слова обратно?»
Крылов опустился на корточки, заглянул под скамейку и тихо присвистнул:
– Вот здорово! Сперли!
– Что?
– Обувку нашу сперли.
– Ой, мамочки, новые ботинки, теплые, удобные, а других-то нет, – всполошилась Маша. – Как же теперь быть? Ночь, трамваи уже не ходят.
– Придется ковылять на коньках.
– До Мещанской далеко ужасно, я могу упасть, ногу подвернуть.
– Буду держать тебя крепко, со мной не упадешь, не бойся. Доберемся.
Его бодрый голос и улыбка сразу успокоили Машу. «Что я хнычу? Конечно, доберемся!»