Палач, сын палача

Андреева Юлия Игоревна

– Я читал проповедь и потом разговаривал с этим господином, – Олеариус Мартесон повернулся к своему недавнему собеседнику, но того и след простыл.

– Проповедь вы окончили читать час назад. Что же до собеседника – то, как мне думается, это был дьявол! Взять его, – скомандовал судебный исполнитель, записывая что-то в свою тетрадь.

– Я сидел здесь, пережидая дождь! – попытался возразить кардинал.

В этот момент кто-то из военных распахнул перед ним дверь, показывая залитую солнцем площадь.

– Мы стояли перед дверьми храма, ожидая, когда можно будет войти, и что-то не заметили никакого дождя! – укоризненно покачал головой судебный исполнитель. – Целый час, матерь божья, а ведь для того чтобы арестовать какую-нибудь ведьму, мы обычно выжидаем всего десять минут.

Кардинал был тотчас взят под стражу, его обыскали, сняв для этой цели всю одежду, затем, кое-как натянув облачение единственное с целью прикрыть срам, связали, заткнули кляпом рот и понесли на руках через весь город в тюрьму.

Глава 15

Букетик фиалок

Следователи часто используют фразу, что обвиняемая созналась без пытки, и это означает неоспоримую виновность. Я заинтересовался, стал расспрашивать и узнал, что на самом деле их пытали – но только в железных тисках с ребристыми зажимами, которые сдавливали голени, прессуя их как пряники, выжимая кровь и причиняя нестерпимую боль.

Фридрих фон Шпее

Клаус тяжело переживал потерю Клер. Долго и безрезультатно он стучался во все кельи монастыря, спрятавшего за своими стенами бывших узниц, тряс участвовавших в налете рыцарей и даже самого Фридриха фон Шпее. Но ни кто так и не смог ответить ему, куда же пропала несчастная узница.

Наконец, поняв, что произошла чудовищная ошибка и девушка осталась в тюрьме, Клаус, поругавшись с отцом, отправился обратно в Виттенберг, где продолжал ходить вокруг да около тюрьмы, планируя штурм и спасение любимой.

Все было бесполезно, после недавнего налета стены тюрьмы сделались еще более неприступными, чем были до этого, а наученная горьким опытом охрана из кожи вон лезла, желая загладить прошлую вину.

В отчаянии юноша бросился обратно в Вюрцбург, чтобы упасть в ноги к фон Шпее, но тот тоже ничем не мог помочь, единственно пообещав, что будет молиться о душе несчастной.

Клаус вновь вернулся в Виттенберг и попал прямехонько на казнь Клер. Несчастный и не имеющий ни сил, ни средств, для того чтобы чем-то помочь девушке, Клаус Миллер купил у цветочницы крошечный букетик фиалок и, закрепив его на плече, встал напротив столба, к которому палач как раз в этот момент привязывал Клер.

В толпе говорили, что девушка примирилась с церковью и получила последнее утешение. Полными слез глазами Клаус наблюдал за казнью, стараясь стоять таким образом, чтобы Клер видела его и знала, что она не одна. На какое-то мгновение их глаза встретились, и сердце Клауса затрепетало от вдруг поразившей его жалости и любви. Он не знал, узнала ли его Клер, помнила ли она лицо пару раз приходящего к ней в камеру мальчика? Помнила ли букетики фиалок, которые он приносил ей?

Сам Клаус почти не помнил лица юной пленницы, черты расплывались, преображаясь в невиданную и прекрасную картину любви, которую он сам себе рисовал мысленным взором.

В его мечтах Клер была то прекрасной принцессой, которую он, верный и преданный рыцарь, вызволял из башни, где она была заточена жестоким тираном. Клаус ясно видел, как блестит в свете луны его кираса и развивается орденский плащ. Он видел Клер в блестящем белом платье и серебряной накидке. Как он несет ее на руках и она целует его.

Дальше фантазии Клауса почему-то не распространялись. Он только видел, как спасал Клер то от бандитов, напавших на ее карету, то от морских разбойников, бравших на абордаж корабль. Он был герцогом, который приказывал немедленно освободить девушку из тюрьмы, и священником, который, прокравшись в тюрьму, подсыпал сонного зелья тюремщикам и страже и спасал Клер.

Когда костер отпылал, букетик на плече Клауса сделался совершенно черным, а его бархатный камзол, плащ и волосы насквозь пропахли гарью и запахом сгоревшей человеческой плоти. Приметив юношу и понимая, что в таком состоянии он не должен оставаться один, жена местного палача пригласила его в дом, где Клаус смог умыться и немного собраться с мыслями.

Когда спустя час домой явился сам палач, Клаус попросил его продать что-нибудь из вещей казненной, так как, согласно закону, все вещи Клер должны были перейти в личную собственность казнившего ее палача. Тот покопался в сундуке, вытащив оттуда ладанку, в которой ничего не было. Должно быть, хранившаяся там святыня потерялась во время взятия Клер или была похищена кем-нибудь из следователей, считавших, что в амулете ведьмы сокрыта магическая сила.

Не было никакой гарантии того, что эта вещь когда-либо принадлежала Клер, но Клаус горячо поблагодарил за оказанную ему милость, низко поклонившись палачу и его жене.

Рассматривая ладанку, Клаус попросил палача продать ему немного пепла оставшегося от сожженной.

Этот пепел затем был положен в ладанку, которую Клаус носил у сердца всю свою жизнь.

* * *

Повесив талисман на шею, Клаус высыпал из кошелька все свои деньги, желая отблагодарить палача за помощь, но тот взял лишь положенное ему, покормив юношу и пожелав ему скорее возвращаться к родителям.

Но вместо того, чтобы вернуться к отцу в Ортенау, Клаус прямехонько направился в деревеньку под Оффенбургом, где нашла себе приют семья Филиппа Баура.

Едва увидев грузную фигуру бывшего второго палача Оффенбурга, Клаус сразу же направился к нему и без лишних проволочек попросил бывшего палача помочь ему в одном важном деле. Дело было секретным, поэтому, отдав распоряжение служанкам собрать на стол, Филипп пригласил Клауса в свою комнату, где юный Миллер попросил Филиппа нанести ему какое-нибудь увечье, после которого он не смог бы сделаться палачом, продолжая семейную традицию. После смерти Клер сама мысль находиться близ тюрем и судов, а тем более пытать кого-либо казалась ему кощунственной.