Палач
Шрифт:
— Сама ты психичка, — не замедлила огрызнуться я.
— Дай сюда руку, Мири. Другую руку.
Взгляд Люциана предупреждал. Но меня уже понесло.
— Да пошел ты!
— Сэр, — Каролина шагнула к постели. — Давайте я ее подержу.
— Да, сэр, давайте, — передразнила я сестру. — Зови свою свору, красавчик.
— Сэр, позвольте, я вколю ей успокоительное, — это подал голос молчавший до сей поры доктор.
— Только попробуйте, — прошипела я.
Люциан усмехнулся, закатил глаза
— Пожалуйста, — прошептала я. — Хватит уколов. Наркотиков. Дай мне самой справиться.
Против моей воли на глаза навернулись слезы.
— Ты должна понимать, что это необходимо.
— У меня вены, как у наркоманки.
— Я могу вколоть тебе другое лекарство. Внутримышечное. Но это болезненный укол. В вену не так больно. Выбирай.
Он слегка приподнял правую боль.
— Пусть твоя свора уйдет. Я тебе и слова поперек не скажу.
— А ты и так не скажешь.
— Ненавижу тебя!
— Конечно, — в глазах мелькнула насмешка. — Еще как ненавидишь.
— Особенно за это.
— Ну?
— Не трогай мои руки.
— Как скажешь.
Люциан оторвал от меня взгляд и посмотрел на доктора. Тот тут же подхватил под руку Каролину и потянул ее к двери.
— Сэр? — она бросила на Люциана полный мольбы взгляд.
— Жди за дверью, Каролина.
Сестра сникла. Из глаз ее испарилась надежда, и они стали пустыми.
— Ты — страшный человек, Люциан, — устало протянула я. — Человек — это эвфемизм, конечно же.
— Ты желаешь услышать мои оправдания? — взгляд его стал надменным, глаза похолодели.
— Смысл? — я попыталась пожать плечами, и у меня почти получилось. К мышцам медленно, но верно возвращалась подвижность. — Сколько я буду здесь лежать? Точнее, когда я смогу встать? И когда я смогу отсюда уйти?
Мне показалось, он удивился.
— Уйти? Никогда. Встать — когда я тебе разрешу.
— Дьявол тебя побери! — в сердцах воскликнула я и тут же расхохоталась над своим проклятьем.
— Ну? Ты закончила истерику? — осведомился Люциан. — Если да, то поворачивайся, только осторожно. На бочок.
— Как пожелаете, повелитель, — я скорчила рожу и, кряхтя, повернулась на бок.
Люциан присел на краешек кровати. Я чуть повернула голову, чтобы его видеть. В его руках был другой шприц. С длинной иглой.
— Вот дерьмо!
— Угу. Я тебе предлагал альтернативу, а ты отказалась.
— Видишь ли… если б твои люди меня сюда не приволокли, ничего подобного бы не понадобилось.
— Если бы ты со своим так называемым мужем сюда не полезла, с тобой ничего не произошло бы. Или произошло что-то менее ужасное. И тебя не пришлось
— Ну да… Собирать. Захотел — сломал, захотел — собрал. Клево!
— Ну а что ты хотела?
— Да как тебе сказать… Наверное, чтобы ты не трахал на моих глазах моего мужа и не унижал меня, чтобы сломить его… Ты — жестокий садист и деспот, Люциан.
Он внимательно на меня смотрел. И слушал. Вот блин! Знать бы, что сейчас творится за этой непроницаемой хрустальной завесой.
— Надеюсь, теперь ты все сказала?
— Пока да.
— Великолепно.
И с этими словами он с размаху всадил в меня иглу. Я ахнула. Рука Люциана сжала мое бедро. Вторая нажала на поршень. И стало больно. Очень. Не знаю, что это был за препарат, но ощущение было адское. Будто в меня вводят расплавленный свинец. И волны от него расплываются кругами по всему телу, все дальше и дальше.
— Ты от этого ловишь кайф, да? — прохрипела я, стараясь подавить болезненный стон.
— От чего?
— Ты знаешь, что мне больно. И тебе приятно. Ты заводишься, да? И еще больше оттого, что делаешь больно женщине. Ты же все-таки больше гетеро, чем би.
Стало еще больнее. Я сжалась.
— Тише, милая, тише, — его рука нежно поглаживала мое бедро. — Расслабься. Будет не так больно… Вот и хорошо… Умничка… Знаешь, ты права, я ловлю кайф, когда делаю больно. Меня это заводит. Особенно если я знаю, что делаю больно тебе. А ты всегда была шалопайкой. Очаровательной и вздорной шалопайкой. Приходилось тебя наказывать. И мне очень нравилось это делать. Очень! Потому я всегда был против того, чтобы лишать тебя возможности нарываться на неприятности.
— Педофил!
— О нет. Тогда ты уже стала взрослой. Вернулась из пансиона. Я глазам своим не поверил. Ты ведь была для меня одинокой малышкой с вечно разбитыми коленками. Избалованным кукленком. А потом ты выросла. А я не хотел этого замечать. Долго не хотел. И это была моя первая ошибка.
— А вторая?
— Вторая… — Люциан покачал головой и ничего не ответил. — Я смотрю, вместе с внешностью, ты избавилась от шрамов, детка.
Он вытащил иглу и прижал к больному месту ватку.
— Будет больно нажимать на эту ягодицу. Пару дней, — предупредил Люциан.
— Всего-то пару? Как же это мало для твоего удовольствия.
— Не беспокойся, дорогая. Я своего не упущу, — он склонился к самому моему уху. — Кстати, я забыл тебе сказать. Таких уколов нужно сделать десять. Два раза в день. Вечерком я повторю. Представляешь, длинная иголка входит в твою нежную упругую попку…
— Сволочь!
— Да! Хотя я предпочел бы войти в тебя несколько иным способом, но я терпелив. Я подожду. И поверь, я буду растягивать удовольствие елико возможно.