Паладин
Шрифт:
И опять аль-Адиль смеялся.
— Да ты просто боишься ее, Абу Хасан! Но разве ранее ты не слышал, что назареянки, да еще знатные, куда требовательнее, чем женщины в племенах бедуинов?
— Аллах велик, господин, и он знает, что я выполнял ее капризы, какими бы странными они ни казались. Но эта неугомонная все равно смотрит на меня, как на помет верблюда.
Абу Хасан старался говорить спокойно, но в глубине души был возмущен. Приказы его господина переменчивы, как порывы ветра над долинами Заиорданья. А ведь одно время Абу Хасан даже тешил себя мыслью, какое удовольствие он получит, когда начнет срезать мясо с ненавистной христианки! Теперь же… Не увяла ли ее красота — все, что интересовало Малика…
Аль-Адиль жестом отпустил его, велев прислать евнуха. Несмотря на некогда
Размышления Малика были прерваны появлением евнуха.
— О, господин мой, пусть пошлет тебе Аллах много счастливых лет! — распростерся Фазиль своим тучным телом на плитах пола.
— Да будет он велик и славен, — отозвался аль-Адиль, делая Фазилю знак приблизиться.
«Как эта плоская шапочка удерживается на его круглой лысой голове?» — подумал эмир, разглядывая Фазиля. При этом отметил, что ссылка евнуха в Шобак не сказалась на его облике. А ведь он так причитал, когда аль-Адиль приказал ему собираться в Заиорданье! Но теперь толстяк выглядел чудесно. И немудрено, учитывая, что после того как прошла опасность штурма крестоносцами Святого Града и Джоанне де Ринель уже не угрожала опасность, аль-Адиль увеличил расходы на ее содержание, а евнухи никогда не упускают случая улучшить свое положение, если опекаемые ими наложницы получают от господина новые милости. И сейчас Фазиль — дородный, укутанный в шелковый небесно-голубой халат с узорчатыми нашивками, с гладкой лоснящейся кожей и с выражением полного удовлетворения на лице — смотрелся не хуже, чем когда прислуживал любимицам господина в Иерусалиме, даже еще более потолстел как будто.
И все же аль-Адиль не ошибся, поручив этому человеку присматривать за англичанкой. Тот знал о Джоанне буквально все: и что она, находясь в заточении, не тратила времени даром и старательно изучала арабский, и что прекрасно держалась и часто пела (а поет она так, что даже стражи на башнях порой заслушивались, пока грозный Абу Хасан однажды не разбил ее лютню, в чем, безусловно, был прав, поспешил добавить Фазиль, ибо пение иноверки могло привлечь внимание тех, кому не следует знать о знатной даме, пребывающей в Монреале). Следующий вопрос эмира его смутил: как часто общалась пленница с капитаном стражи ворот Керимом? Тут Фазиль немного помедлил, но эмир не сводил с него пристального взгляда, и Фазиль вынужден был признаться, что дама порой играла с любимым гепардом Керима и что бывший хаджиб иногда приходил побеседовать с ней. Но только в присутствии самого Фазиля, поспешил добавить евнух. Ох, как же ему не хотелось сообщать господину, что он просто уставал от неуемной пленницы и предпочитал отдыхать, когда она прогуливалась в переходах замка. Ведь куда она могла отсюда деться?
Зато как расцвела красота дамы Джоанны! — предпочел перевести разговор евнух и даже возвел к потолку глаза. Роды мало сказались на ней, рожала она довольно легко, да и предложенную младенцу кормилицу приняла с одобрением. Ныне же, по истечении полутора месяцев после родов, она просто как персик в цвету — поцеловал евнух сложенные щепоткой толстые пальцы.
— Кожа ее сделалась гладкой и мерцающей, словно перламутр, грудь осталась упругой, к тому же она немного пополнела, что ей, несомненно, идет: исчезла ее худоба, более плавными стали движения, в них появилась особая грация. И сейчас она словно раскрывшийся бутон, дивный и манящий цветок, источающий благоухание.
Аль-Адиль довольно улыбнулся, глаза его затуманились, однако через миг он спросил:
— Но готова ли она к встрече со мной?
Фазиль сладко заулыбался.
— Да, господин. Джоанна де Ринель, как я отметил, из тех женщин, которые после деторождения становятся особенно чувственными. Она млеет, когда расчесывают ее длинные волосы, получает удовольствие от работы массажистки, а порой — я наблюдал за ней, когда она спит, — ее донимают сладострастные видения: она раскидывается, медленно стонет во сне, порой сама касается себя, извивается… О, благородный Малик, нет никакого сомнения, что она жаждет обладания. И если я еще и могу что-то добавить к вышесказанному, так это то, что дама Джоанна достаточно разумна, чтобы понять — если она и далее хочет жить в роскоши и покое, то обязана проявить благосклонность к тому, от кого зависит ее положение.
Однако аль-Адиль даже не донес до рта трубку кальяна и, с удивлением глядя на евнуха, заметил:
— Со слов Абу Хасана я понял, что вздорный нрав этой женщины-кошки трудно побороть.
— Это если с ней обращаются грубо, господин. Да, она может шипеть, как кошка, когда ее задевают, но сразу успокаивается, если погладить ее по шерстке. И может даже замурлыкать.
Это понравилось эмиру, и он спросил, как пленница повела себя, когда у нее забрали ребенка.
— Сперва она очень переживала, — вздохнул Фазиль. — Но я утешил ее заверениями, что столь благородный человек, как вы, не может желать зла ее малютке. И — хвала Аллаху! — она успокоилась. Знаете, работая всю жизнь в гареме, я уяснил, что не все женщины готовы полностью посвящать себя ребенку. Похоже, и дама Джоанна из таковых. Ибо с тех пор как вы стали присылать ей такие дивные дары, так ее баловать, я не единожды замечал, как она улыбается, примеряя драгоценности или пробуя дивные сласти. Да и характер ее как будто улучшился. Прикажете приготовить ее к свиданию, о сладчайший Малик?
— Пусть назавтра к вечеру она будет готова, — сказал аль-Адиль, отпуская евнуха.
Сам же надолго задумался. Чем его задела эта англичанка, раз он не оставляет мысли завоевать ее любовь? Безусловно, она очень красива. Однако разве мало красавиц аль-Адиль познал на своем веку? А вот покорить именно эту гордячку, приручить ее, заставить полностью признать его власть и главенство… Для эмира это было сродни вызову, доказательству самому себе, что нет женщины, которую он не смог бы сделать своей.
Отложив мундштук кальяна, Малик резко поднялся, подошел к большому посеребренному зеркалу на подставке и оглядел себя. По его чувственным губам скользнула довольная улыбка.
Складки шелкового халата не скрывали его мускулистую безволосую грудь, сильная шея удерживала небольшую, аккуратной формы голову с зачесанными назад черными волосами, и лишь чуть посеребренные сединой виски указывали, что аль-Адиль миновал пору юношеского цветения, но при этом находился в самой мужской силе. Его черные глаза блестели, как агаты, над ними горделиво выгибались густые широкие брови, нос был ястребиным и острым, а крепкие белоснежные зубы казались еще ослепительнее в обрамлении холеных усов и аккуратно подрезанной бороды. С возрастом в уголках рта эмира образовались своеобразные складки, скорее следствие привычки улыбаться, нежели от резких приказов. Малик и сейчас улыбнулся, рассматривая себя. Подумал: разве такого мужчину женщине трудно полюбить?
И все же было нечто, что беспокоило эмира. Он еще не забыл, как настойчиво потребовал от него султан вернуть Джоанну ее брату де Шамперу, после того как крестоносцы отступили от Иерусалима. Лазутчики Саладина донесли, что во время похода король Ричард часто общался с этим тамплиером, так что, похоже, маршал Уильям де Шампер и впрямь как-то повлиял на Мелека Рика, если тот повернул войска к побережью, прочь от Святого Града, несмотря на то что почти дошел до его стен. Тогда аль-Адиль возразил брату, что у них нет уверенности, что в отступлении крестоносцев есть заслуга маршала тамплиеров. И все же щепетильный Саладин настаивал на выполнении сделки с де Шампером и гневался, видя, что аль-Адиль под разными предлогами оттягивает выполнение приказа. Малик же говорил о невозможности возвращения пленницы, напоминая, что они и самого Ричарда уже убедили в ее гибели. Или великий султан хочет выглядеть благородным в глазах какого-то рыцаря ордена Храма? Но кто оценит его благородство, когда откроется их обман перед самим Мелеком Риком?