Память (Книга 2)
Шрифт:
История-это Все во Всем!
Знакомство с трудами и днями Григория Грумм-Гржимайло надолго погрузило меня в древнюю историю Центральной Азии и бездонную пучину русского средневековья. Замечательный русский ученый был, оказывается, не только путешественником, географом, ботаником и так далее, но и крупным историком, считавшим, что лик земли, облик и судьбы народов следует рассматривать на широком и глубоком фоне прошлого со всеми его противоречиями и светотенями.
...Давно ушедшие люди с их сграстями, помыслами и поступками, движения и подвижения народов, царства и кумиры, великие труды миллионов, моря их крови и слез, разрушающее и созидательное, пестрые факты, широкие обобщения, разноречивые выводы-в этой бездне минувшего так легко и просто потеряться, растворить себя в том, что было и больше никогда не будет, а поэтому будто бы так легко и просто обойтись без всего этого, прожить оставшееся время сегодняшним днем, найдя радость в честном заработке на кусок хлеба для своих детей. Однако память-это ничем не заменимый хлеб насущный, сегодняшний, без коего дети вырастут слабыми незнайками, неспособными достойно, мужественно встретить будущее.
9
Скромная тоненькая книжечка в обложке цвета запекшейся крови стоит у меня на заветной полке. Она не новая, с ослабшим переплетом -видать, побывала во многих руках. Тираж небольшой, как и формат - книжечка легко поместится не только в офицерском планшете, но и в кармане солдатской шинели. Увидел я ее случайно в кучке дешевого букинистического разнокнижья и купил за полтину, хотя на самом деле цены ей нет... Сборник называется "Героическая поэзия Древней Руси" и составлен в блокадном Ленинграде. Всякий раз, как беру эту книжку в руки, долго не могу оторваться. В чьих руках она побывала? Кому помогла?
Переводы "Сказания о Кожемяке", "Жития Александра Невского" и "Задоищины" сделаны Виссарионом Саяновым, давно уже ушедшим от нас замечательным ленинградским поэтом, из сибиряков, почему-то забытым нашей критикой. А "Слово о полку Игореве" переведено Владимиром Стсллсцкнм, и я однажды, захватив с собой драгоценную книжечку, навестил его, больного и слабого, живущего ныне в Москве на Солянке. Мы долго вспоминали войну, говорили об истории выпуска сборника, о работе нашей писательской комиссии по "Слову" и больше всего, конечно, о самой этой бессмертной поэме, о переводах ее Алексеем Мусиным-Пушкиным, Василием Жуковским, Аполлоном Майковым, Константином Бальмонтом, Николаем Заболоцким, Дмитрием Лихачевым, Николаем Рыленковым, Иваном Новиковым, Алексеем Юговым...
– Вы знаете, Владимир Иванович, за что я еще ценю ваш перевод?
– Да?
– За одну колдовскую строчку, которую перед войной Иван Новиков да вы в блокадном издании передали точнее других переводчиков. Вернее, даже за одну букву.
– Что имеется в виду?
– Ну, вы знаете, конечно, что слово "храбрый" употребляется в поэме одиннадцать раз.
– Нет, не считал.
– Причем в последней трети текста - после призывов загородить полю ворота и стать за землю русскую - оно совсем не встречается.
– Правда, в поэме много значат даже отсутствующие слова... Сами заметили?
– Да.
– Поздравляю! Итак, что за строчка или буква?
– "Дремлет в пОле ОльгОвО хОрОбрОе гнездО",- нажимал я на "о". Понимаете, одиннадцать раз "храбрый.", "храбрая", "храбрые", "храброму" и так далее и одии-единственный раз в подлиннике - "хороброе"! Это же не может быть случайным!
И взахлеб заговорил я о том, что здесь - ангорский ключ к еще одной тайне "Слова" - его волшебной звукописи, оттеняющей смысл. В полногласии этом - оро, - сохраненном и в первом печатном издании, и в Екатерининской копии, - тревога, будто бы ночной набатный колокол, слышимый автору, звучит над спящим войском...
– А чуть раньше - гениальная аллитерация: "С зарания в Пяток ПотоПташа Поганые Полки Половецкие". Звукопись изумительно передает конский топот!
– Ну, этот-то пример затоптанный...
– А почему вы, Владимир Иванович, сохранили единственное в своем роде слово подлинника "хороброе" только в этой блокадной книжке? Зачем вы придали ему краткую форму в других изданиях?
– Не придавал. Это, наверно, корректора, и я даже не заметил... Восстановлю...
Мы поговорили о том, что все "Слово" - многооттеночно по смыслу, пророчески-символично в общем и множестве частностей, а на прощание Стеллецкий, отдавший изучению "Слова" всю свою жизнь, подарил мне одну рукопись, посвященную главной тайне великого произведения мировой литературы. Написана она была много лет назад, и я когда-то услышал о ее существовании от архитектора Петра Дмитриевича Барановского, страстного поклонника "Слова". Незадолго до смерти автор, оказывается, передал рукопись Стеллецкому, и я долгие годы безуспешно искал эти полтора десятка страничек, под которыми Владимир Иванович написал, что передаривает их "энтузиасту-неофиту".
Снова и снова листаю буро-красную киижечку, вышедшую в Ленинграде в самый тяжкий час его исторни. Глаз выхватывает строки:
А дальше лучше все же в подлиннике:
"Стязи глаголють: половци идуть оть Дона, и оть моря, и отъ всехъ странъ русскыя плъкы оступиша".
Отъ всехъ странъ... В любом из переводов на современный язык - "со всех сторон".
Подправлять прошлое в угоду кому или чему бы то ни было - дело не только безнадежное, но и рискованное; попытка, например, изобразить отношения русских и половцев в виде чуть ли не альянса, как это сделал один молодой современный автор, была более или менее решительно пресечена музой истории и эпоса Клио, обычно спокойно-уравновешенной, но иногда все же более или менее взволнованно берущей в руки более или менее гибкую лозинку. Отходчивая дщерь Зевса и Мнемозины пояснила при этом - за полтора века половцы предприняли почти пятьдесят больших походов на Русь, кроме бесчисленных мелких грабительских набегов, причем разорению подвергались самые богатые и густонаселенные земли, где изреживалось население, поля зарастали, а глад и мор довершали начатое, превращая обжитые земледельческие районы в Дикое поле. Половцы отрезали от Руси Черное море и Византию, захватили русское княжество Тьмутаракань, единственное, которое уже никогда не возродилось.
К концу XII века, однако, половецкая опасность ослабла, и набег, скажем, на Посемье 1185 года, последовавший за поражением войска Игоря, был эпизодическим и, в сущности, безрезультатным. Половцы лишь взяли крохотный городок Римов да сожгли пригород Путивля. И думаешь иногда: что грянуло бы, если б "сепаратный" "неудачный", "авантюристический", "легкомысленный" и так далее поход Игоря не состоялся той весной и именно в те дни - не позже и не раньше? Ведь князь Игорь с отрядом в семь-восемь тысяч воинов, стремительным броском проникший в глубь половецкой степи, увидел перед собою профессиональное воинство степняков, в несколько раз превосходящее его силы! Откуда оно вдруг взялось? Может быть, дружина Игоря стала случайной или не совсем случайной жертвой, предупредившей, однако, и сорвавшей еще один большой половецкий поход, скорее всего, на Киев - в ответ на последний победоносный объединенный поход великого князя Святослава, которого в те дни, кстати, не было в столице и он, наверное, ничегошеньки не знал об угрозе, иначе б не уехал в далекий Карачез, где ему совсем не обязательно было тогда находиться, - немногочисленную рать с лесного севера мог привести любой воевода или княжич.
Перед новым большим путешествием в прошлое, на поля сражения главного военного фронта русского средневековья, надо хотя бы мельком взглянуть на то, как открывался и полвека разворачивался тогдашний второй фронт,любознательному читателю, быть может, полезно будет увидеть этот хроникальный сгусток событий, чтобы подкрепить школьные аксиомы памятью о тяжком историческом уроке, предшествовавшем Невской битве и Ледовому побоищу.
С Прибалтикой и ее народами Русь была связана издревле. Еще в 945 году в составе дипломатической миссии князя Игоря Старого, посланной в Константинополь, был некий Ятвяг (то есть литовец) Гунарев. Среди других соседних народов начальные русские летописи числят и прибалтийские племена, "иже дань дают Руси", то есть киевскому князю. По Западной Двине и Днепру водным артериям, связывающим Русь с Прибалтикой, - уже тогда плыли и ехали купцы, сборщики дани, князья, воеводы, миссионеры, дружинники. В руках полоцких князей был весь речной бассейн - от моря до верховьев, где стояли перевальные пункты Полоцк и Витебск. Стратегически важный район Прибалтики выбрали немецкие феодалы в качестве ключевого объекта своей экспансии. В 1184 году они высадились в устье Двины, и монах Мейнард, ищущий для римской курии новых доходов, обратился к полоцкому князю Владимиру Всеславичу, которому ливы, еще язычники, платили дань, за разрешение проповедовать в этой земле.
Молодой удельный князь новгород-северский за год до своего знаменитого похода на половцев мог еще не узнать об этом десанте, но о дальнейших событиях на крайнем северо-западном пограничье Руси в самом конце XII и самом начале XIII века великий князь черниговский, несомненно, имел представление, хотя бы в общих чертах. Его древнейший город Любеч на Днепре был главным обменным пунктом в торговле между собственно Русской землей, северорусскимн княжествами и Прибалтикой, где в те годы происходило следующее.