Память (Книга первая)
Шрифт:
Прежде людей оторвалась от Земли и вышла в космос их мысль, отразившись и в великой русской литературе. Мечта о свободном полете над землей пришла из нашего языческого далека в виде сказок о ковре-самолете, у которого, в отличие от греческого Икара, не было крыльев, однако он мог мгновенно переноситься неведомой силой туда, куда пожелает прихотливая человеческая фантазия. На заре письменной нашей литературы и философии Кирилл Туровский, вглядываясь в темное звездное и бездонное полуночное небо, написал: «неизмерная небесная высота». Образная символика «Слова о полку Игореве» связывает солнце и месяц с земными судьбами героев, а летописцы постоянно обращали взоры на небо, пытаясь заметить в небесных явлениях исторические знамения…
Миновали времена раннего средневековья, в которые грамотные наши предки познакомились с «Космографией» Козьмы Индикоплова и «Шестодневом» Иоанна экзарха Болгарского, а в середине XVII века ученый муж Епифаний Славинецкий, работавший в московском Крутицком подворье, познакомил русского читателя с гелиоцентрической системой Николая Коперника. Коперниканцев он считал «изящнейшими математиками», которые «солнце аки душу мира и управителя вселенныя… полагают по среде мира». А начало нового времени соединило естественнонаучные и поэтические представления о небе в творческом гении Михаила Ломоносова. Вспомним его знаменитые строчки из «духовных од»:
Открылась бездна, звезд полна;Звездам числа нет, бездне дна.В этой оде автор вопрошает:
Господи, кто обитаетВ светлом доме выше звезд?Кто с тобою населяетВерьх священный горних мест?И вот в знаменитом своем «Утреннем размышлении о Божием величестве» Михаил Ломоносов мысленно заглядывает туда, в «горние» места, — в стихию Вселенной:
Когда бы смертным толь высокоВозможно было возлететь,Чтоб к солнцу бренно наше окоМогло, приближившись, воззреть,Тогда б со всех открылся странГорящий вечно Океан. Там огненны валы стремятсяИ не находят берегов;Там вихри пламенны крутятся,Борющись множество веков;Там камни, как вода, кипят,Горящи там дожди шумят…Пушкин считал «духовные оды» Ломоносова его лучшими произведениями, «которые останутся вечными памятниками русской словесности, по ним долго еще должны мы будем изучаться стихотворному языку нашему». Можно добавить, что «духовные оды» Ломоносова и тематически занимают особое место в истории русской словесности — они полнятся поэтическим чувством космоса, отличаются материалистическим видением его; это был мощный корень, на котором позже вырастет многоствольное литературное и научное древо с вершинами и листочками, что также потянутся в горние выси Вселенной… Обращаясь к пытлияым русским юношам, М. В. Ломоносов советует:
Пройдите Землю, и пучину,И степи, и глубокий лес,И нутр Рифейский, и вершину,И саму высоту небес.Везде исследуйте всечасно,Что есть велико и прекрасно…В конце века Ломоносова, XVIII, явился миру один довольно нерядовой русский человек. Сержант Семеновского полка Василий Каразин, пренебрегая казарменным духом и муштрой, воцарившимися в армии при Павле I, запоем читал западных философских вольнодумцев, упорно изучал точные науки, языки. Заграница привиделась ему в обольстительных красках, и вот он, снедаемый жаждой общественной и научной деятельности, условий для коих не видел в России, надумал бежать с родины, однако был пойман на границе. Из тюрьмы откровенно и дерзко написал царю: «Я желал укрыться от Твоего правления, страшась твоей жестокости. Свободный образ мысли и страсть к науке были единственной моей виной»… Пораженный тоном и смыслом записки, Павел помиловал ее автора, определил на государственную службу.
А сразу же после воцарения Александра I Василий Каразин подает ему проект политического и экономического переустройства России, становится корреспондентом и советчиком либеральствующего императора, получает высокий чиновничий пост и, беспокоя всех и вся, погружается в общественную деятельность. По его предложению создается министерство просвещения и открывается Харьковский университет, перед фасадом которого сейчас стоит скульптурный памятник В. Н. Каразину. Он занимается народными школами, женским образованием, статистикой, государственными архивами, досаждает всем, в том числе и царю, своими записками и проектами, обличает казнокрадство и крепостничество, негодует, требует, доказывает, наживает врагов, и в связи с этим — ранняя отставка, деревня на Украине, но это только словно бы поощряет его беспокойный ум и деятельный характер. Он защищает в послании к царю возмутившихся солдат Семеновского полка, бичует самого Аракчеева, осуждает пасторальные мотивы в стихотворчестве самых известных поэтов того времени, требуя дела, то есть призывая их обратиться к подлинной жизни России и ее проблемам…
Ничто его не могло «усмирить», даже многократные аресты с шестикратной отсидкой в Шлиссельбургской и Ковенской крепостях, высылки под надзор полиции, запреты на столичное проживание. У него была святая цель — благо общественное, развитие образования и науки в России. Он в разные годы был близко знаком, а часто и дружен с Г. Державиным, А. Радищевым, В. Жуковским, Н. Карамзиным, М. Сперанским, Ф. Глинкой и другими знаменитыми соотечественниками. А. И. Герцен писал в «Колоколе»: «Неутомимая деятельность Каразина и глубокое, научное образование его были поразительны: он был астроном и химик, агроном, статистик… живой человек, вносивший во всякий вопрос совершенно новый взгляд и совершенно верное требование».
Он был также изобретателем. Из технических и научных новинок, разработанных Василием Каразиным, стоит упомянуть «паровую» лодку, толкаемую реактивным движителем, паровое отопление, сухую перегонку древесины, водоупорный цемент. Вывел он также двадцать новых сортов овса и пшеницы, экспериментировал с «электрической машиной»; однако стержневой поток его научных мыслей был направлен в атмосферу, парил над Землей. Василий Назарович Каразин первым в мире — за двадцать лет до Леверье — предложил создать обширную систему наблюдательных станций, связанных с государственным метеорологическим комитетом, который давал бы прогнозы погоды, в том числе и долгосрочные. Главный его проект «О приложении електричес к о й силы верхних слоев атмосферы к потребностям человека» станет своего рода набухшей почкой, из которой в истории русской мысли явятся два зеленых листка знаний — философский и естественнонаучный, связанные с двумя малоизвестными именами оригинальных ученых, о коих речь впереди. Первый листочек покажется примерно через пятьдесят лет, второй — через сто, и мы можем сегодня счесть поразительным пророчеством запись в «Дневнике» поэта-декабриста Вильгельма Кюхельбекера о том, что «технологические статьи Каразина, все до одной, очень занимательны», а его гипотезы «оправдаются лет через сто, пятьдесят или и ближе»…
А «космическую» эстафету в поэзии принял от Михаила Ломоносова, как это ни покажется, удивительным, Владимир Соколовский, «неизвестный» русский поэт, что в начале 30-х годов XIX века привез с родины свою поэму «Мироздание». На древе поэтического познания космоса эта веточка видится и в соседстве с другими и как бы на отлете, потому что она очень уж своеобразна и совершенно не изучена историками литературы…
Вспомним попутно и знаменитое лермонтовское. «Выхожу один я на дорогу.,.» и поразительные его строки в этом стихотворении:
В небесах торжественно и чудно!Спит земля в сиянье голубом…Как он узнал, что Земля оттуда видится в голубом сиянье?
В русской литературе XIX века чисто поэтическое воображение, переносящее нас во внеземные просторы, сплеталось временами с воображением научно-фантастическим. Первым у нас написал о возможности околоземных путешествий человек, с, которым мы не раз встретимся на боковых тропках нашего путешествия в прошлое, — о нем всегда можно сказать что-то интересное и свежее. По происхождению он принадлежал к роду Рюрика и был последним прямым потомком Михаила черниговского, убиенного в Орде в 1246 году. Друг Грибоедова и Кюхельбекера, Пушкина, Гоголя и Вяземского, композитора Глинки, историка Погодина, философ, талантливый писатель, изобретатель, выдающийся музыковед, общественный деятель и педагог, Владимир Одоевский всю жизнь был поборником справедливости и правды. Писал на склоне лет: «Ложь в искусстве, ложь в науке и ложь в жизни были всегда и моими врагами, и моими мучителями: всюду я преследовал их и всюду они меня преследовали»…