Память любви
Шрифт:
Дверь открылась, и на пороге появился толмач.
— Пойдемте, — велел он. — Халиф, как всегда по утрам, принимает просителей.
Они прошли прохладными коридорами к высоким бронзовым дверям, охраняемым двумя чернокожими гигантами в панталонах из золотой парчи. С золотых цепей на их шеях свисали медальоны в виде пантер. В огромных ладонях были зажаты копья из оникса с серебряными наконечниками. Негры молча распахнули двери, и троица оказалась в тронном зале — квадратной комнате с колоннами из зеленого и белого мрамора. В высоких курильницах-лилиях горело
Тем же маслом были смочены факелы. В противоположном конце комнаты они увидели покрытое ковром возвышение, на котором, скрестив ноги, сидел мужчина с овальным лицом, тонким носом и короткой черной бородкой. Пальцы, унизанные кольцами, казались тонкими и изящными. Облачен он был в широкое белое одеяние. На голове халифа красовался небольшой тюрбан.
В комнате было полно народу. Очевидно, аль-Ахмет выслушивал жалобщиков и судил спорщиков.
Пленники держались в глубине комнаты, дожидаясь, пока их позовут. Наконец их подвели к трону.
— На колени, псы! — прошипел сопровождающий, толкая Фулка в спину.
— Мы кланяемся только Богу и нашему королю! — вызывающе бросила Ронуин.
Мусульманин подал знак, и стражники силой вынудили пленников встать на колени.
Толмач начал было речь, но халиф поднял руку:
— Говори на их языке, чтобы они поняли, о чем ты толкуешь, Фарук, и смогли защитить себя — если сумеют, конечно.
— Да, повелитель, — пробормотал тот почтительно.
— Кто из вас убил принца Абдаллу? — грозно вопросил халиф.
— Этот, — указал Фарук на Ронуин, стоявшую с низко опущенной головой.
Халиф быстро поднялся и, спустившись с возвышения, встал перед ней. Ноздри его неожиданно дернулись. Он потянул носом раз, другой, третий и вдруг молниеносным движением сорвал с Ронуин шлем. Золотистые, потемневшие от пота волосы рассыпались по плечам. Последовало изумленное молчание. Восточный правитель разразился оглушительным смехом:
— Женщина! Женщина убила наглого ублюдка, считавшегося моим единокровным братом! Так это и есть свирепейший воин во всем христианском мире, Фарук?! Да ты, должно быть, просто шутишь! — Он явно упивался несравненной красотой Ронуин. Темные глаза восхищенно блеснули.
— Повелитель! Это колдовство, повелитель! Клянусь, она ведьма! — в страхе завопил Фарук.
— Убери свои грязные лапы! — выкрикнула Ронуин, отпрянув от халифа. — Твой поганый пес не лжет. Я убила твоего брата. Он был плохим, слишком беспечным воином и получил по заслугам.
— Ах, — выдохнул халиф, — ты права, женщина. Абдалла был слабым и тщеславным человеком и плохо кончил. А ты так же свирепа в объятиях господина, как на поле брани?
Впрочем, это мы еще увидим. — Он обошел вокруг, схватил в горсть ее волосы и поднес к ноздрям. — Это я и почувствовал. Твои волосы надушены, женщина, и благоухание только оттеняет твою красоту. Что это? Я таких благовоний не знаю. — Он отпустил волосы, но тут же сжал ее подбородок железной хваткой. — У тебя кожа бела, как роза, а волосы — чистое золото. Ты прекрасна, хотя изумруды твоих глаз сверкают гневом. Я буду звать тебя Hyp, что означает «свет». Я — Рашид аль-Ахмет, халиф Синнебара, а ты станешь жемчужиной моего гарема.
Отвернувшись от нее, он приказал высокому, представительному негру:
— Отведи ее на женскую половину. Баба Гарун, позаботься о том, чтобы она хорошенько вымылась и отдохнула.
Ночью приведешь ее ко мне. Найди в гареме женщину, которая хорошо говорит на языке франков, а ты тем временем станешь учить Hyp нашему.
— Подождите, господин! — воскликнула Ронуин. — Что станется с моим спутником?
— Он твой возлюбленный? — осведомился халиф.
— Разумеется, нет! — вознегодовала Ронуин. — Он один из рыцарей моего мужа. Сэр Фулк Энтони.
— Поскольку он не твой возлюбленный, я буду милостив и не убью его, а только возьму выкуп. Если же за него не заплатят, продам в рабство, — пояснил халиф, несколько разочарованный тем, что она уже не девственна. Но разве могла такая красавица долго сохранять невинность? Женщины франков совсем несведущи в искусстве любви. Он будет наслаждаться, наставляя ее, особенно теперь, когда она больше не испытывает девических страхов. Осталось избавить ее от христианской морали.
Повинуясь приказу повелителя. Баба Гарун подошел к Ронуин.
— Да пребудет с тобой Господь, Фулк! — крикнула она рыцарю на прощание.
— И с тобой тоже, госпожа моя! — отозвался он, увлекаемый к выходу двумя стражами.
Ронуин стряхнула руку евнуха и опалила несчастного негодующим взглядом:
— Я пойду сама! Нечего тащить меня, словно непослушную скотину!
Баба Гарун рассерженно нахмурился, но несколько слов, брошенных халифом, мгновенно его утихомирили.
— Он не говорит на твоем языке, Hyp. Я велел ему обращаться с тобой почтительно, — объяснил Рашид аль-Ахмет. — Он не привык к непокорству женщин.
Халиф улыбнулся и, отвернувшись, знаком приказал подойти следующему просителю.
Ничего не оставалось делать, кроме как последовать за великаном негром. Баба Гарун повел ее через двор в другую часть дворца. Стражники у входа вытянулись и застыли. Пройдя тускло освещенным коридором, они оказались перед позолоченным арочным входом, ведущим в большое помещение, где тихо журчал фонтан. Здесь сидели, стояли, прохаживались и щебетали женщины. При виде Баба Гаруна все как по команде притихли. Евнух снисходительно улыбнулся Ронуин, словно приглашая полюбоваться, как велика его власть.
— Где Найлек? — громко осведомился он по-арабски.
Из укромного уголка выступила крохотная, исполненная достоинства женщина:
— Я здесь, господин Гарун. Чем могу служить?
— Ты еще помнишь свой родной язык? — спросил тот.
— Да, господин, — вежливо ответила она.
— Отдаю под твою опеку эту женщину по приказу нашего пресветлого повелителя халифа Рашида аль-Ахмета, да будет благословенно его имя. Наложницу нужно вымыть как следует, дать отдохнуть, ибо он желает видеть ее на восходе луны. Объясни, что всякое неповиновение и ослушание будет наказано ударами палок по пяткам.