Память сердца
Шрифт:
Как-то на съемках появилась фрау С. — жена нашего «босса», молодая, приветливая женщина. Снимался бал в доме прокурора… Супруга директора стояла в стороне с кем-то из акционеров, а многие девушки из «массовки» подходили к ней и делали почтительные книксены, как школьницы.
— Откуда вы их знаете? — спросила я у фрау С. Она засмеялась.
— Это все подружки наших директоров и служащих. Знаете, мы, немцы, — народ бережливый: наши сотрудники предпочитают не тратиться, не давать денег своим подружкам, а устраивать их к нам статистками.
Так постепенно обогащался мой житейский опыт, в этом до сих пор знакомом мне главным образом
Когда снимался торжественный ужин в «моем доме», на тарелках у статистов лежала бутафорская еда, очень искусно сделанная, и я случайно услышала разговор двух разодетых в нарядные бальные платья миловидных девушек-статисток.
— Вот хорошо бы, Труда, чтоб сюда явилась какая-нибудь добрая фея и все это роскошное папье-маше превратила в настоящую индейку.
— Индейку? Ты слишком многого требуешь, Мицци, — я согласна на шницель.
У нас, «персонажей», на тарелках была «всамделишная» еда: икра, дичь, салаты, индейка.
Кстати, случайно я спасла наш фильм от подвоха одного помрежа, тощего и суетливого юнца. Когда по заданию режиссера я должна была раскладывать у приборов карточки с именами аристократических гостей, написанные русскими буквами, я с недоумением прочитала: «Сонька Косая», «Васька Рябой», «Мотька Табуретка»; все это было написано на красивых карточках каллиграфическим почерком. В это время наш главный оператор Фаркаш подошел с аппаратом к самому столу, чтобы крупно снять мои руки.
— Halt! — закричала я, — не снимайте. Здесь написана чепуха!
Ко мне бросился режиссер.
— Что случилось?
Я протянула ему карточки.
— Чем вы недовольны? Я поручил помрежу написать на карточках русские аристократические фамилии.
— Здесь написаны прозвища воровской шайки. Спросите у Хмары.
Хмара подошел и просто остолбенел при виде этих карточек с «аристократическими фамилиями». Мейнерт вопил в рупор, чтобы ему немедленно привели этого негодяя; бегали, суетились, разыскивая помрежа, но он навсегда сбежал из Штаакена, даже не явился за деньгами. Режиссер и директор бушевали и собирались обратиться в полицию.
Выяснилось, что этот тип с немецкой фамилией и подданством — русский по матери. Быть может, это была антисоветская выходка по моему адресу, быть может, просто хулиганство. Во всяком случае, он не поленился самым красивым почерком написать на сорока карточках: «Акулька Плюгавая», «Филька Кот» и т. д.
Закончилась наша работа приемом у директора в его особняке в Тиргартене. Он благодарил нас за «талант и преданность делу», мы его — за отличную организацию и заботливое отношение к артистам. Затем мы все пожали друг другу руки и пожелали успеха этому и следующим фильмам.
Никакого своего штата работников, кроме технических служащих, кинофабрики не имели. С некоторыми заключались более или менее продолжительные контракты, но это не значило, что актер X, заключивший контракт с фирмой N, будет именно там сниматься: фирмы сдавали напрокат актеров в другие киноорганизации, менялись между собой и т. п. Ловкие бизнесмены и на этом наживали деньги. Приведу пример. Некая фирма пригласила работать молоденькую чешскую актрису Анни Ондра на роль энженю-комик. Ей предложили тысячу марок в месяц. Анни Ондра с восторгом согласилась — для нее тогда это было несметное богатство. Она понравилась немецкой публике, ее похвалила пресса; словом, она «прошла»;
— Мы ее «открыли». Наше предложение сниматься было для нее неожиданным подарком судьбы. Мы рисковали, платя ей тысячу марок, теперь мы хотим на ней заработать. Что тут дурного?
Юридически договор не считался кабальным, и нужно было, чтобы расторгнуть его, добровольное согласие фирмы.
Во время последних съемок «Дела прокурора М.» мне непрерывно звонили, присылали телеграммы из фирмы «Оскар-Освальд фильм», вызывали на съемки фильма «Отель „Савой“», в котором у меня была интересная роль. Так как съемки в Штаакене затянулись, то все сцены, в которых я не была занята, отсняли без меня, а мне пришлось в течение двенадцати дней, самых напряженных за всю мою работу в кино, сыграть перед кинокамерой всю роль.
Фабрика была на окраине западной части Берлина, по сравнению со Штаакеном совсем близко, и все-таки я уезжала из дому в шесть часов утра и возвращалась в двенадцать ночи. Шесть часов отдыха, которые мне были оставлены, я проводила в тревоге и бессоннице.
У меня уже в течение двух последних месяцев был объемистый сценарий, в котором синим карандашом были отчеркнуты мои сцены; из-за того, что я задержалась в Штаакене, режиссер оставил в моей роли главным образом интимные сцены, первые и крупные планы. Общие планы и две-три сцены на натуре играла дублерша, очень похожая на меня силуэтом. Когда я просматривала куски фильма, я неожиданно увидела себя на улице у объявления гадалки-хиромантки; снята я была спиной к публике, видна только часть щеки.
— Позвольте, — воскликнула я, — когда же это было? Я ни разу не была на этой улице!
— Но вы на ней будете завтра, — ответил довольный режиссер.
Еще бы — раз ошиблась сама исполнительница, значит, и публика не заметит, что это дублерша. На следующий день меня подвезли к объявлению гадалки на одной из казарменных улиц мрачных рабочих кварталов в Нордене, северной части Берлина.
Моя роль была как бы началом и концом фильма, прологом и эпилогом. Я играла вначале восемнадцатилетнюю доверчивую, жизнерадостную девушку, а в последней части — измученную сорокалетнюю женщину, наконец, после долгой разлуки, нашедшую свою дочь.
Я хотела гримом и костюмом подчеркнуть прошедшие двадцать два года и предложила режиссеру первую часть играть в парике, так как два десятка лет тому назад женщины не стригли волос по-мужски.
— Мне нужны длинные платья с высокой талией, большие шляпы, парик, причесанный так, как полагалось молодой девушке в 1908 году.
— Um Gottes Willen! [20] — ахнул режиссер. — Вы будто сговорились с господином Хмарой. Это все фантазии русских режиссеров. Ну если вам очень хочется, попудрите волосы, сделайте тени под глазами в последней части. Нам необходимо через десять дней освободить павильон.
20
Господи, твоя воля! (нем.).