Памяти Красаускаса
Шрифт:
На корме мы снова увидели летчиков. Двое из них стояли обнявшись на фоне флага Северо-Западного речного пароходства, а третий наводил на резкость фотоаппарат. Мы остановились. Капитан опустил камеру и пробурчал:
– Ну, проходите.
– Делайте ваш снимок, – приятно улыбаясь, сказал Скачков.
Он щелкнул, мы прошли.
– Эй, зеленая рубашка! – позвали меня.
Старший лейтенант протягивал мне камеру со словами:
– Не можешь ли ты, друг, щелкнуть нас втроем?
Чуть поспешней, чем надо это было сделать, я взял аппарат. Я увидел в
Капитан был в возрасте Скачкова. Он хмурился, как бы давая мне понять: «Снимаешь? Снимай! Твое дело – только нажать затвор, и все. И можешь идти. Раз-два!»
Старлей был помоложе его года на три. У него было лицо из тех, что называют открытыми. Он щурил хитроватые глазки и, видимо, был очень доволен тем, как ловко он приспособил меня для этого дела.
Техник-лейтенант был, наверное, моим ровесником. Он думал только о том, как он получится, и весь одеревенел под объективом.
– Внимание, – сказал я.
Летчики приосанились. Эти славные ребята понимали значение фотографии.
– Пятки вместе, носки врозь, – тихо сказал за моей спиной Скачков. – Грудь вперед, живот втяни.
Кажется, капитан расслышал. Я сделал снимок и отдал ему камеру. Мы со Скачковым снова пошли к носу теплохода и остановились, облокотившись о борт, возле ресторана.
Зина сидела, положив подбородок на кулачок, и смотрела вдаль на реку, залитую солнцем, и тихие лесистые берега. Другая официантка сидела рядом, что-то быстро говорила ей и смеялась. Но Зина будто ее не слушала, она смотрела вдаль, нет, не то чтобы мечтала, а просто смотрела на реку, а не на свою товарку и не на сервировку.
«Вот сейчас в ней и идет этот тихий звон», – подумал я и спросил Скачкова:
– А ты бы женился на ней?
Прежде чем ответить, Скачков посмотрел на реку и на Зину.
– Сейчас женился бы не раздумывая, но тогда не женился бы.
– Когда?
– Когда я женился на своей жене.
Вторая официантка что-то сказала Зине на ухо, хотя в зале никого не было, и та вдруг резко, вульгарно рассмеялась. И оттого, что звука не было слышно, впечатление от ее распахнутого рта с мостом и коронкой на верхней челюсти было особенно неприятным.
Я беспомощно посмотрел на Скачкова. Как мы будем выходить из этого положения? Ведь наговорили черт знает что.
Скачков смотрел на хохочущую официантку, потом сам засмеялся и посмотрел на меня. Я понял, что чуть было не сел в лужу, точнее, сижу уже в ней по горло, а он опять на высоте. Ведь он снова блефовал, вел свой обычный розыгрыш то ли самого себя, то ли меня, а скорее всего и себя, и меня, и всего вокруг. А я чуть было не рассказал ему про выдуманный мной «тихий звон».
2
Река текла нам навстречу совершенно неизменная, такая же, как триста лет назад, если не обращать внимания на бакены. Длинные отмели, частокол леса или свисающие к воде ивы, редкие хмурые избенки, женщина с коромыслом на мостках, и вдруг за поворотом все изменилось. Здесь
За пристанью был маленький базарчик. Торговали застарелой редиской, огурцами и ягодами. Мы купили клубники. Кулечки были свернуты из листков школьной тетради в косую клетку. Я различал слова, написанные фиолетовыми чернилами: «Этапы развития капитализма в Европе. 1) Борьба феодалов с горожанами».
Скачков развернул свой кулечек и хохотнул:
– Вот они – приметы нового, так сказать.
После «борьбы феодалов с горожанами» ничего нельзя было разобрать, все расплылось. Чернила смешались с кроваво-красным клубничным соком.
Мы увидели, что неподалеку, с какого-то старого причала, прыгают в воду пассажиры нашего теплохода. На краю причала в красном купальнике стояла Зина, похожая на статуэтку.
– Пошли выкупаемся, – сказал Скачков.
Рядом с Зиной готовились к прыжку в воду летчики. Они были мускулисты и неплохо сложены, но их сильно портили длинные синие трусы. Я ни за что не остался бы в таких трусах. Плавки на мне были что надо, а на Скачкове – вообще блеск.
Летчики стали прыгать в воду, вернее падать в нее. Они прыгали солдатиком, ногами вниз, очень неумело и смешно. Вынырнув, они поплыли грубыми саженками, а то и по-собачьи, отфыркиваясь и счастливо смеясь.
– Зиночка, прыгайте! – крикнул капитан, и они все уставились на причал.
Зина жеманно заерзала.
– Ой, боюсь! Какая вода?
– Мо-о-края! – закричал техник-лейтенант.
Скачков, расправляя плечи и поигрывая отличными мускулами, направился к краю причала. Он прыгнул не вниз, а вверх, вытянулся в воздухе, как струна, потом сложился комочком и, вытянув руки над самой водой, вошел в нее без брызг.
– Ой-о-ой! – восхищенно воскликнула Зина. Она подалась вперед и сияющими глазами следила за Скачковым, а я смотрел на нее. Она была тоненькая-тоненькая, а грудь – с ума сойти, и ручки, и ножки…
А Скачков внизу выдавал стили – и брасс, и кроль, и баттерфляй.
– Сколько вам лет, Зина? – спросил я.
– Все мои, – машинально отпарировала она, но вдруг медленно повернулась ко мне и спросила: – А что?
– Знаете кто вы? – сказал я. – Вы – четкий стук и тихий звон.
– Оставьте ваши шуточки при себе, – быстро сказала она и стала смотреть в воду, но вдруг опять повернулась и заглянула мне в глаза. – Что это? Я не понимаю… Тихий звон…
Голос ее звучал робко, и вся она в этот момент была – неуверенность, и робкость, и трепет молодого клейкого листочка.
– Ну что же ты? Прыгай! – закричал из воды Скачков.
Я прокашлялся и засмеялся.
– Будильник, – сказал я. – Четкий стук – тик-так, тик-так, и тихий звон – тр-р-р… Будильник с испорченным звонком.
Она захохотала, как тогда, резко и вульгарно.
– Ну и комик! – сказала она и очень по-бабьи, по-деревенски, спрыгнула в воду.
Я прыгнул за ней. Прыгнул не с таким блеском, как Скачков, но все-таки достаточно спортивно.