Памяти русской культуры
Шрифт:
В дверь постучали.
Мирон лениво поднялся - он не любил, когда его отвлекали от особых ощущений. Максу он сейчас не Открыл бы, но это был кто-то другой.
Дверь скрипнула, отворяясь.
В проеме стоял министр культуры. Мирон хорошо его знал.
Выглядел министр скверно. Потертые джинсы и дырявый свитер с олимпийским мишкой на груди. Глаза печальны и, пожалуй, заплаканы.
Мирон сделал шаг назад, приглашая гостя пройти.
– Чай будешь?
– спросил он.
Министр
Молча уселись за стол.
Министр вытащил из кармана джинсов сложенную в несколько раз бумажку. Развернул, протянул Мирону.
"Приказ об окончательном сокращении Министерства культуры и ликвидации подведомственных ему учреждений".
Дальше Мирон читать не стал. Он заварил чай, разлил по большим, красным в белый горох, бульонным чашкам, поставил на стол жестяную банку с сахаром.
– Сюда они не придут...
– говорил, потягивая чай, министр.
– Я сжег всю документацию кладбища, теперь его как бы и нет. Ты меня не прогонишь?
Мирон мотнул головой.
В дверь постучали.
Министр приподнялся.
– Это свои...
– успокоил Мирон.
– Немцы...
Министр снова сел, глотнул чаю, - Не понимаю японцев, -сказал он вдруг.
– Они убили искусство своим электричеством.
Мирон кивнул. Он тоже не любил электричества.
Снова постучали. Хозяин домика .впустил Макса.
Макс долго извинялся. Он забыл вовремя перевести свои песочные часы, и они отстали.
Пили чай втроем. Макс декламировал Гете. Министр попробовал прочитать Пушкина.
Мирон сходил за водой на озеро и снова поставил чайник на газовую плитку., - Друзья!
– призывно сказал министр и тут же запнулся, а помолчав с минуту, вытащил откуда-то плоскую бутылку коньяка.
– Четыре звездочки.,. Вы помните, что это значит?!
Макс и Мирон молчали.
– В наше время это лучшее лекарство, изобретенное человечеством, осмелев, заговорил министр.
– Все мы, и вы, товарищ немец, - остатки, погибающей, исчезающей навеки великой русской культуры, давшей миру столько гениев, столько Достоевских, Гоголей и Пушкиных...
Министр говорил горячо и проникновенно. Когда-то он был известным актером-трагиком.
– А вот и чай вскипел!
– оставил Мирон.
– Мы не должны исчезать, потому что вслед за нашими варварами могут прийти и другие поколения взгляд которых на культуру будет совсем иным...
Воцарилось молчание, которым воспользовался Мирон, чтобы заварить крепкий чай и разлить его по большим, красным в белый горох, бульонным чашкам.
– А стаканчики у тебя есть?
– спросил министр.
– Стаканчики?!
– философски произнес Мирон.
– Это не лекарство, - твердо заявил Макс.
– Это нельзя
– А как же это надо принимать?!
– остопбенело посмотрел на немца русский министр.
– Нет никакой культуры пьянства, - сказал Макс.
– Я люблю принимать ванны...
– задумчиво произнес Мирон.
Министр растерялся. Он взглядом поискал понимания у Мирона, потом у немца, но тщетно.
– Что же делать с коньяком?
– спросил он негромко.
Макс и Мирон переглянулись.
– Принять наружно...
– Мирон сопроводил свои слова взглядом, не терпящим возражений.
Министр сник, словно вспомнил то, что больше никогда не повторится.
Макс и Мирон вскочили, следом медленно встал министр.
Мирон сделал шаг к штабелю уложенных колесиками наружу рояльных ножек, провел рукой по колесикам - они, проворачиваясь, взвизгнули.
– Ради такого случая...
– глядя на ножки, заговорил Мирон.
– Нет, - взволнованно перебил его Макс.
– Нельзя... Как же ты будешь сохранять культуру, если сделаешь это... Мирон покорно убрал руку с рояльных ножек и вышел во двор.
– Иди к ванне, а мы сейчас сами соберем дров...
– напутствовал Макс.
Мирон поплелся к ванне. На ходу погладил рукой по карману махрового халата, нащупал коробок спичек, и на душе стало спокойнее.
Из щепок и мелких веточек он разжег под ванной маленький костер. Посмотрел на воду - чуть желтовата, но в принципе не грязная - ведь он не мылся, только полежал минут сорок...
Солнце снова светило - ветерок расчистил небо.
Макс и министр, негромко беседуя, волокли к ванне какие-то доски.
Высоко в небе, над Мироном, звонко и чисто пела птица. Он задрал голову и восхищенно смотрел на нее.
Треск ломающихся досок заглушил пение.
Маленький костер обложили уже более основательно, дровами.
Трое мужчин сидели на корточках, глядя под ванну и ожидая, когда через уложенные шалашиком доски прорвется пламя.
Вода нагревалась медленно.
Птица улетела.
Костер шипел и потрескивал.
Мирон, взяв у министра бутылочку с коньяком, открутил пробку и задумчиво, капля за каплей, вылил ее содержимое в желтоватую воду.
Министр массировал лоб - тяжесть происшедшего в последние дни мигренью.
Вскоре ему предложили раздеться - согласно правилам гостеприимства, он должен был принимать ванну первым.
Вода еще не была достаточно теплой, но эмалированное дно приятно грело ступни.
– На этом белом "Стейнвее" играл Прокофьев!
– Мирон ухватил взгляд министра и направил его на инструмент.