Памятник крестоносцу
Шрифт:
— Да ты что это воображаешь? Кто я, по-твоему, такая? Что для меня, в диковинку, что ли, эти провинциальные городки с их гарнизонами? Нет, покорно благодарю, меня на это не поймаешь.
Стефен молчал. Как ни боролся он с собой, как ни презирал себя, но ничего не мог поделать: ревность, против которой он был бессилен, захлестывала его, мутила рассудок. Одна мысль о том, что Эмми может отправиться куда-то вдвоем с этим неизвестным офицером, причиняла ему невыразимые муки. Но ведь она же заявила коротко и ясно, что не примет этого приглашения! Сказав себе, что надо быть благоразумным, он вымученно улыбнулся.
— Давай
Он расплатился по счету, и они спустились к реке» Солнце, небывало горячее для этого времени года, пробилось сквозь тучи, и все вокруг засветилось и потеплело. Стефен очень любил солнце. Вода и солнце… Это были боги, которым он поклонялся. Эмми закурила сигарету и прилегла, раскинув руки, закрыв глаза, в тени ветвистой ивы, а Стефен уселся на открытом месте, на пригреве, и принялся набрасывать ее портрет. Он уже сделал с нее десятки набросков, и в каждом из них нашли отражение не только вся сила его влечения к ней, но и вся сложность, запутанность и противоречивость этого чувства — все его муки, его страсть, а порой и ненависть.
Стефен не был слеп, он видел ее эгоизм, бездушие и тщеславие, все ее пороки, которые побудили бы его отшатнуться с презрением от любого другого человека. Он понимал, что она едва выносит его, да и то, быть может, лишь потому, что ее практичный ум не упускает из виду grande propriete, которую «маленький аббат» может получить в наследство, а главным образом потому, что он не в силах был скрыть свою страсть, и она льстила Эмми, давала ей ощущение силы и власти над ним, а это было ей всего дороже. Эмми доставляла ему куда больше мук, нежели радости! И все же он ничего не мог с собой поделать. Он желал ее, она была необходима ему, как воздух, и чувство это, оставаясь безответным, росло день ото дня.
Подняв глаза от альбома, Стефен заметил вдруг, что Эмми уснула. Он невольно вздохнул — с раздражением и досадой. Отложив в сторону альбом и карандаш, он прошелся по берегу, затем, повинуясь внезапному побуждению, сбросил одежду и кинулся в реку. Он уже успел выяснить во время их прежних прогулок, что Эмми не любит купаться — она, как кошка, боялась холодной воды, — у него же обжигающий холод ледяных струй вызывал прилив сил и восторга.
Когда он вернулся к Эмми, она стояла, стряхивая сухие травинки, приставшие к ее коротким курчавым волосам.
— Как это мило — провалился куда-то, не сказав ни слова.
— Мне показалось, что ты уснула.
— Который час?
— Еще рано. — Он подошел к ней вплотную и обнял ее. — У нас еще много времени впереди.
— Ах, отстань! — Она откинулась назад, упираясь ладонями ему в грудь. — Ты совсем мокрый.
— Послушай, Эмми…
— Нет, нет. Еще не хватало, чтобы мы опоздали. Ты же не хочешь потерять работу? Это ведь очень удобный и приятный заработок для тебя, верно?
— Да, конечно, — скрепя сердце согласился он.
Эмми уже направилась обратно к кабачку, и он последовал за ней.
Ее неожиданная забота о его благополучии озадачила Стефена. А ее оживленная болтовня на обратном пути в Анжер нисколько не помогла рассеять это недоумение. Высоким резким сопрано она напевала куплеты из модной шансонетки:
Веселый вечер в саду Альгамбры.Здесь все во властиПьянящей страсти,Красавиц здесь не перечесть…И, как всегда, когда Эмми бывала в хорошем настроении, прохожие застывали, разинув от изумления рот при виде различных забавных трюков, которые она проделывала на велосипеде, проносясь по улицам раскинувшихся по берегу Луары селений.
Около трех часов пополудни они вернулись домой. Вокруг было тихо и безлюдно. Стефен переоделся, установил мольберт. До самого вечера он работал не отрываясь, рассеянно и угрюмо. Складка, залегшая между бровей, становилась все глубже. Как ни старался он прогнать от себя мысль о том, что Эмми так спешила вернуться домой лишь затем, чтобы отправиться на свидание, подозрение это все больше укреплялось в его сознании. Стало смеркаться, а Стефен не находил себе покоя. За ужином он едва обменялся двумя словами с Джо-Джо и Крокодилом.
Наконец он решительно поднялся и зашагал на Другой конец стоянки, к фургону Эмми. Мадам Арманд сидела на нижней ступеньке и, поставив лоханку с водой между жирными коленями, стирала чулки. Когда-то мадам Арманд была акробаткой, но сорвалась с трапеции, сломала бедро и с тех пор ходила, прихрамывая. Теперь ей уже перевалило за пятьдесят, она отяжелела, расплылась, у нее стали отекать ноги и появился двойной подбородок, а основным ее занятием сделались сплетни. Джо-Джо, который всегда отплевывался, если при нем произносили ее имя, клялся, что зимой, когда цирк не работал, она держала дом терпимости в Гаврском порту.
— Добрый вечер. — Стефен старался говорить непринужденно. — Эмми у себя?
Мадам Арманд помолчала, скосив на него заплывшие глазки.
— Послушайте, мсье аббат, вы же прекрасно знаете, что она никого к себе не пускает перед представлением.
— Мне на одну минутку.
Мадам Арманд покачала головой, повязанной грязным носовым платком.
— Я не стану ее беспокоить.
— Значит… — Стефен колебался, ему хотелось верить ей, — она отдыхает?
Мадам воздела к небу руки:
— А что, что же еще! Nom de Dieu! [27] Может, вы думаете, что я лгу?
27
Черт возьми! (франц.)
Было это возмущение искренним или притворным? Стефену нестерпимо хотелось проникнуть в фургон, но грузная фигура мадам и лоханка с водой преграждали ему путь. Нет, он не будет делать из себя посмешище. Стефен с усилием пробормотал несколько учтивых, ничего не значащих фраз, повернулся и скрылся во мраке.
Стали прибывать зрители, и вскоре представление началось. Из большого балагана доносились взрывы хохота, аплодисменты. Эмми опоздала с выходом. Произошло ли это случайно? Стефен не знал. Он старался успокоиться, взять себя в руки. Когда она, наконец, выбежала на арену, ему показалось, что она проделывает свои номера более оживленно и эффектно, более смело даже, чем всегда. А быть может, все это лишь плод его разгоряченной фантазии? Но когда она покидала арену, крики «браво! браво!» долго неслись ей вслед с центральной трибуны.