Памятник крестоносцу
Шрифт:
Надежда окрылила его, и он зашагал быстрее через бульвар Риссо к площади Пигаль, где без труда отыскал остановку трамвая, который шел в северное предместье. Трамвай тащился медленно, и поездка заняла больше времени, чем предполагал Стефен, но все же не было еще восьми часов и солнце еще не село, когда Стефен добрался до цели. Люнель оказался поразительно крохотным и диким местечком. На плоской равнине, среди огородов, пролегала единственная и даже не замощенная улица с невысокими, белеными известкой домиками, — это и было все предместье. Стефен дважды прошел из конца в конец по этой улице, однако не обнаружил никаких признаков мастерской «Соломенная шляпка». В местечке было всего несколько магазинов, и ни один из них ни в малейшей степени не походил
Возвращаясь в Ниццу в полупустом вагоне трамвая, Стефен криво усмехался про себя. От тряски у него звенело в ушах. Может быть, это какая-нибудь идиотская ошибка, может быть, Эмми назвала какой-то совсем другой поселок, а он просто ослышался? Нет! Он был убежден, что она говорила про Люнель, да и не один, а много раз. Может быть, она второпях придумала эту отговорку, чтобы отделаться сегодня от него? Тоже нет: ведь она вот уже две недели как отправлялась каждый вечер к сестре мадам Арманд. Лицо Стефена мрачнело все больше. Уже совсем смерклось, когда он добрался до Карабасель. На площади, где расположились цирковые фургоны, было тихо и совершенно безлюдно. Стефену хотелось пойти к фургону Эмми и узнать, возвратилась ли она домой, но гордость и усталость одержали верх. Он и без того вел себя нелепо и глупо, не хватало еще устраивать сцепы по ночам. Он поднялся к себе в фургон, лег на койку и закрыл глаза. Он выведет ее на чистую воду завтра утром.
12
Наутро он поднялся рано, но Эмми нигде не было видно. Только около одиннадцати часов она появилась в дверях фургона, в синем в белую полоску бумажном халатике, в ночных туфлях на босу ногу, и присела на верхнюю ступеньку с чашкой кофе в руках. Стефен подошел к ней.
— Доброе утро. Ну, как твоя больная?
— О, все в порядке.
— Был доктор?
— Разумеется.
— Ничего серьезного, надеюсь?
Она отхлебнула глоток кофе.
— Я ведь, кажется, уже говорила тебе, что у нее грипп.
— Но это довольно заразная штука, — участливо заметил он. — Ты должна быть очень осторожна.
— Обо мне не беспокойся.
— Нет, в самом деле… Там такой пронизывающий ветер — в этом Люнеле. А трамвая приходится ждать часами.
Отхлебывая кофе, она подняла на него глаза и, помолчав, сказала:
— Откуда ты знаешь, что в Люнеле?
— Я был там вчера вечером.
В ее глазах промелькнуло подозрение, по она тут же расхохоталась.
— Так я тебе и поверила. Ты был в театре.
— Ничего подобного, я был в Люнеле.
— Зачем?
— Хотел купить тебе шляпку. Но, к сожалению, не обнаружил там никакой шляпной мастерской.
— На что это ты намекаешь?
— Да и сестрицы мадам Арманд я там тоже не обнаружил, если на то пошло.
— А какого дьявола ты суешь свой нос в чужие дела? Тебя что — приставили следить за мной? Шпион несчастный!
— Ну, я хоть не лгу.
— А кто это, по-твоему, лжет? Я тебе правду сказала. Могу даже отвезти тебя туда, если захочу. Почем я знаю, где это тебя вчера носило? Там есть мастерская. Только, — торжествующе добавила она, — сестра мадам — вдова и ее фамилия вовсе не Арманд. А теперь, может, ты уберешься отсюда и дашь мне спокойно позавтракать?
Сердце Стефена бешено колотилось, он смотрел на нее, раздираемый гневом и отчаянием. Он чувствовал, что она лжет: в случае необходимости она умела быть увертливой, как угорь. Ее яростное возмущение уже само по себе было подозрительным. И все же, как знать, она могла говорить и правду. Стефен всей душой желал поверить ей. Как всегда, он готов был считать виноватым себя. «А что если я совсем не прав, совсем не понимаю ее?» — думал он, и сердце у него замирало. Ему мучительно захотелось примириться с нею, и это парализовало его волю.
— Я так ждал этого вечера, который мы должны были провести вместе… — пробормотал он.
— Это еще не оправдание.
— Ну все равно, давай забудем об этом.
— Сначала ты должен попросить у меня прощения за то, что обозвал меня лгуньей. Или, может, ты не хочешь?
Стефен колебался, опустив глаза, нервно покусывая губу. Его гордость восставала против этого нового унижения, но тяга к Эмми делала его малодушным.
— Хорошо… если тебе так хочется. Я не собирался обидеть тебя… прости. — Слова не шли у него с языка, он презирал себя.
Остаток дня он провел в растерянности, не зная, на что решиться, и изнывая от желания быть возле нее. Он заметил, что она никуда не отлучалась в этот день, и это доставило ему некоторое утешение. Вечером после представления она тотчас ушла к себе. И все же Стефен чувствовал, что так продолжаться не может, он этого не вынесет. Будь что будет, но он должен знать, где правда и где ложь.
На другой день после завтрака она направилась к площади Пигаль, и он последовал за ней. Прежде, слушая разговоры о подозрительных мужьях или ревнивых любовниках, которые, усомнившись в верности жены или возлюбленной, начинают за ней шпионить, он испытывал к этим людям только презрение. Теперь же он ничего не мог поделать с собой. Однако, будучи неопытен в такого рода делах и изо всех сил стараясь не попасться Эмми на глаза, он потерял ее из виду на трамвайной остановке у площади Пигаль. Впрочем, ему показалось, что он видел, как она садилась в трамвай, курсирующий между площадью и променадом, и он вскочил в тот, что отходил следом. Через пятнадцать минут он был уже на набережной. Он торопливо огляделся по сторонам, дважды прошелся по эспланаде из конца в конец, заглянул в казино и обошел все залы, но Эмми нигде не было видно. Он стоял в нерешительности, и внезапно ему припомнилось, как ухмыльнулся Джо-Джо, рассказывая о вечернем чае с танцами в «Негреско». Трудно было предположить, что Эмми окажется сейчас именно там, но тем не менее Стефен перешел через улицу, вошел в сад музея Массены и поверх золоченых шпилей чугунной решетки увидел крытую веранду отеля, выходившую на противоположную сторону улицы Риволи. Сбоку от веранды на невысоком помосте, защищенном сверху тентом, стояли чайные столики. Скрытый среди пальм оркестр играл тустеп. На помосте танцевало несколько пар. Эмми среди них не было. Но вот из-за увитой зеленью решетки на помост ступила еще одна пара. Девушка улыбалась. Привычным жестом она протянула руки к партнеру, и тот, шагнув к ней, обхватил ее за талию. Они начали танцевать — это были Честер и Эмми.
Стефен стоял, не шевелясь, и смотрел, как они танцуют, невольно отмечая про себя непринужденную грацию их движений. Лицо его было странно безжизненно. Когда оркестр умолк, они остались на помосте. Оркестр заиграл на бис, и они снова начали танцевать — на этот раз одни. Так безукоризненно слаженно и ритмично они танцевали, что им была предоставлена возможность монополизировать танцевальную площадку, и, когда, закончив танец, они сели за столик, наградой им послужил сдержанно-учтивый шепоток одобрения.
Стефен заставил себя оторваться от решетки, не спеша вышел из сада и опустился на скамью, откуда был хорошо виден подъезд отеля. Боль в сердце стала почти непереносимой. Его невольно передернуло при мысли о том, что Эмми так его обманывала. Как, верно, смеялась она, когда смеете с Честером изобрела эту вымышленную модистку, как, должно быть, потешались они над его идиотской доверчивостью — ведь он так простодушно верил, что Эмми усердно работает иглой, в то время как на самом деле она бегала к своему возлюбленному на свидания. Мадам Арманд, без сомнения, тоже участвовала в этом фарсе и уж, конечно, не преминула поделиться секретом кое с кем из труппы. Джо-Джо, например, знал, разумеется, все. Он постеснялся открыть Стефену глаза, но каким же дураком, должно быть, считал его!