Памятное. Книга вторая
Шрифт:
Обращаясь к Довженко, я сказал:
— Александр Петрович, по-моему, так, как Пастернак, ведут себя прежде всего люди крупного масштаба, оценивающие те или иные события в культурной жизни страны с принципиальной позиции, а не только через призму собственного «я».
Довженко отозвался:
— Я полностью с этим согласен.
Пастернак тогда произнес тост за советских писателей, за нашу литературу.
Я должен высказать свое мнение о «Докторе Живаго». После публикации книги за рубежом ее у нас раскритиковали. Обстановку, в которой это делалось, нельзя назвать нормальной. Сама критика выглядела какой-то волевой акцией, административным окриком в адрес автора, без какого-либо серьезного обсуждения романа, без выяснения мнения читателей.
Верно то, что главный персонаж произведения по складу своего мышления, по своему мировоззрению — герой, не заслуживающий похвал. Но так ли уж он далек от идейного образа Григория Мелехова, мятущегося, долго не понимавшего, как может донское казачество принять новую жизнь, условия которой созданы революцией? В финале книги мы имеем основания верить в прозрение героя, в его будущее, которое, однако, писатель не развернул перед читателем.
Шолохов пытался освободить Григория от груза социальных напластований прошлого, осевших в сознании донского казака. Но так и не сумел до конца это сделать, хотя перелом в пользу восприятия нового рождающегося мира у его героя наметился. Конечно, свою роль в этом сыграла одаренная буйной красотой, нежностью и женским озорством Аксинья.
По-иному сложилась судьба доктора Живаго. Не оказалось у него надежной, умной руки, оперевшись на которую он мог бы войти в новый мир, воспринимая в нем все появляющееся в духовной сфере как собственное и сокровенное. Пастернак проследил путь своего героя с начала и до тридцатых годов нашего века, путь такого сложного человека, как доктор Живаго, не понявшего, какой мир грядет.
Мое мнение, «Доктор Живаго» — не лучшее произведение Пастернака. Я не считаю этот роман безупречным, хотя не берусь судить о его художественных достоинствах и недостатках. Однако совершенно неоправданной была попытка отрубить этого большого художника слова от коллектива советских писателей и применить в отношении его тактику остракизма.
Были мы у Пастернака в гостях и в подмосковном Переделкино. Круг приглашенных состоял примерно из тех же, кто приезжал и к Борису Ливанову. Хозяин все делал, чтобы гости чувствовали себя непринужденно. Простота и обаяние его самого, его жены сочетались с умением поддерживать разговор, особенно на литературные темы.
Пастернак интересовался жизнью в США, задавал вопросы мне как бывшему послу в Америке. Остро, живо комментировал сведения, которые я сообщал о некоторых фактах культурной жизни Америки. И он, и Константин Федин довольно хорошо разбирались в американской художественной литературе. Оба придерживались мнения, что даже наделенный талантом писатель в США нередко должен угождать вкусам той части публики, которая имеет весьма извращенное понятие о ценностях литературного творчества, требует умеренной нагрузки на интеллект читателя и максимума пищи для щекотки нервов. Особенно меткие выражения употреблял тогда сам хозяин.
Душою дома Пастернака былаего очаровательная супруга. Она старалась создать обстановку уюта и приятного отдыха. Памятным посещение дома Пастернака для нас было еще и потому, что он написал Лидии Дмитриевне короткое стихотворение, чем нас обоих весьма тронул.
Пастернака необходимо оценивать в контексте событий и перемен, происходивших и в стране и в мире. О нем почему-то при жизни в определенных литературных кругах сложилась репутация, что поэт, дескать, далек от проблем общественного звучания, что он вычурен и непонятен широкому читателю. А ведь Маяковский называл стихи Пастернака среди образцов «новой поэзии, великолепно чувствующей современность».
Разве можно говорить о поэте, что он далек от проблем общества, если еще в двадцатые годы он пишет две историко-революционные поэмы — «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт»? О поэте, который в первой из поэм искренне сознается, что в 1905 году он «грозу полюбил в эти первые дни февраля»? А во второй в уста лейтенанта Шмидта он вложил предельно ясное откровение:
Я знаю, что столб, у которого Я стану, будет гранью Двух разных эпох истории, И радуюсь избранью.«Я стал частицей своего времени и государства, и его интересы стали моими», — писал Пастернак еще в 1934 году.
Встречи с ним еще больше утвердили у меня мнение о поэте, как о патриоте, о человеке, которому дорога литература его страны, дороги и его народ, который он любил, и ее природа — поля и леса, реки и долины, горы и небо, и, конечно, родная столица — Москва. Он говорил об этом городе с волнением художника, по-особому воспринимая и ее древние камни и ее современный образ.
Таким я знал Бориса Пастернака.
Яркая личность
Иногда жизненные пути людей перекрещиваются самым причудливым образом. На таком неожиданном «перекрестке» я и познакомился с Ильей Григорьевичем Эренбургом.
Слышал я об этом талантливом публицисте и писателе давно, читал его волнующие газетные статьи с большим интересом, а вот встретиться с ним долго не приходилось. Познакомились мы с ним, как ни странно это может показаться, уже после войны и за рубежом.
Из Москвы пришло сообщение, что в США по приглашению Американской ассоциации редакторов прибудут Илья Эренбург, Константин Симонов и журналист Михаил Галактионов. Посольство должно было оказать необходимое содействие на период их поездки по стране.
Встретился я с ними в Нью-Йорке. Худощавый, среднего роста, подвижный, лет пятидесяти с небольшим, внешне Эренбург ничем не выделялся из общей массы людей. Но, как выяснилось потом, таким осталось только первое впечатление. Личностью он являлся яркой.
Обстоятельства сложились так, что начали они свою поездку с гигантского Нью-Йорка, которым гордится каждый американец. Правда, американцы часто поругивают этот город за обилие небоскребов, за шум и гам, от которого невозможно укрыться даже в самых глубоких подвалах домов. Но это поругивание — добродушное. Про себя они считают, что Нью-Йорк — самая лучшая визитная карточка страны. И не пытайтесь их разубедить в этом.
Конечно, сразу же после приезда начались встречи гостей с представителями широкой общественности. Их организовывала ассоциация редакторов США при помощи посольства. График этих встреч выглядел довольно плотным.
Я знал, что Эренбург умел выступать перед самой разной аудиторией. Но он меня приятно поразил тем, что не только оказался хорошим, опытным оратором, но и ежедневно выдерживал трудную нагрузку. Причем делал это в высшей степени умело и успешно. Ему ничего не стоило выступить почти с часовой речью перед одной аудиторией, а затем через несколько часов — с такой же по продолжительности лекцией — перед другой.