Памятное. Новые горизонты. Книга 1
Шрифт:
Одним из важнейших вопросов на Потсдамской конференции стали репарации, которые должна уплатить Германия. Оснований для возмещения ущерба у Советского Союза было более чем достаточно. От западных границ нашей страны и до Северного Кавказа, до Волги, до Москвы и Ленинграда лежала после войны зона практически выжженной земли, руины городов и сел, груды кирпича и металла на месте бывших предприятий, административных зданий, жилых домов. И не только это. Гитлеровская авиация в годы войны бомбила и наносила значительные разрушения в городах, которые лежали между Москвой и Уралом. Все это предстояло восстанавливать, а во многих случаях и строить заново. Но ни Черчилль, ни Эттли, ни Трумэн, если судить по тому, как они себя вели, не собирались входить в положение Советского Союза. Они настаивали на том, что Германия не должна платить никаких репараций.
Как-то в перерыве, когда речь зашла об этом, Сталин в своем кругу сказал:
– Англичане и американцы хотят нас взять за горло. Но ничего, мы прошли через это в годы Гражданской войны и иностранной интервенции, пройдем и сейчас.
В итоге интенсивных переговоров Советский Союз пошел на определенные уступки в вопросе о репарациях и тем самым сделал возможным соглашение о новой границе Польши на западе, как она предусматривалась в польских предложениях, поддержанных советской делегацией, то есть по линии Одер – Нейсе. Таким образом, в Потсдаме впервые в истории Польши была окончательно и справедливо решена проблема ее государственных границ.
В дальнейшем нерушимость западной границы Польской Народной Республики получила международно-правовое подтверждение в договорах ПНР с ГДР (1950) и ФРГ (1970), советско-западногерманском договоре (1970), а также в Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (1975).
Работа Потсдамской конференции состояла не только из одних заседаний. Главы делегаций обменивались взаимными жестами вежливости. Организовывались завтраки, обеды, фотографирование на память, причем Сталин, Трумэн и Черчилль, а затем и Эттли давали возможность корреспондентам делать снимки довольно часто.
Помню такой случай. Трумэн устроил обед. После того как гости поднялись из-за стола, он сел за рояль и кое-что сыграл, видимо предварительно поупражнявшись. Было известно и до этого, что Трумэн «баловался» игрой на фортепьяно. Когда он кончил играть, Сталин похвалил его и сказал:
– Да, музыка – хорошая вещь, она из человека выгоняет зверя.
Мы, услышавшие это высказывание Сталина – Молотов, Гусев и я, – рассмеялись.
Трумэну эти слова Сталина также весьма понравились. Ведь в конце-то концов неизвестно, кому Сталин адресовал свои слова и кто тот человек, из которого музыка в данный момент выгоняет зверя.
Историческое значение Потсдамской конференции состоит в том, что она опустила занавес, который отделил пережитую Европой трагедию войны от открывшейся перед народами перспективы жизни в условиях мира. Главным в решениях, принятых на этой конференции, явилась выраженная тремя державами-победительницами воля не допустить, чтобы с германской земли вновь исходила агрессия. Это было сказано четко, весомо. Если бы договоренность в Потсдаме свелась даже только к провозглашению этой цели, то и тогда конференция встала бы в ряд выдающихся мировых событий. Конечно, все это верно при условии, если державы будут действовать так, как они договорились.
«Большая тройка» за столом переговоров в Потсдаме
В моей памяти как бы зафиксировался снимок «Большой тройки» за столом переговоров в Потсдаме. Это – снимок с особым свойством, которое не присуще обычным фотографиям. Видимо, тому способствовала общая обстановка наэлектризованности, когда все присутствующие сознавали, что они должны вершить праведный суд над государством-агрессором, залившим кровью Европу. Суд этот – политический, самый высокий. Другой, который еще предстоял над главными военными преступниками гитлеровской Германии в Нюрнберге, должен был отвечать духу суда высокой политики, который собрался здесь, во дворце Цецилиенхоф.
Все, кто сидел за круглым столом этого потсдамского дворца, испытывали немалое нервное напряжение. Это ощущалось и по поведению, и по взглядам, особенно тех, кто находился в первом ряду, где сосредоточился основной состав трех делегаций. Напряжения добавляло и обостренное восприятие каждым поведения всех других.
Все участники находились в состоянии предельной сосредоточенности, а вначале она проявлялась еще и в том, что никто не улыбался. Только обостренным восприятием тех исторических дней объясняется то, что до сих пор перед моими глазами стоят многие картины заседаний. Особенно памятны первый день конференции и первое заседание с участием Эттли и Бевина после их победы на выборах.
…Вот сидит Трумэн. Он мобилизовал все свое самообладание, чтобы не выдать волнения. Ему, конечно, помогает и то, что почти все основные высказывания у него заготовлены, и он зачитывает тексты. При обсуждении соответствующего вопроса он допускает высказывания и без бумажки. Но они, как правило, краткие. Порой кажется, что он вот-вот улыбнется. Но это только кажется. Советники и эксперты делегации США беспрестанно о чем-то переговариваются между собой и, случается, подкладывают президенту какие-то записки.
Мне представляется, что держится президент как-то нахохлившись. Видимо, играет тут свою роль и то обстоятельство, что у него нет еще опыта встреч на таком уровне, да еще и с участием Сталина. Но надо отдать ему должное: каких-то резкостей или неучтивостей Трумэн не допускает.
А в общем-то на протяжении почти всей конференции президент сидел, как бы надев на себя маску.
…Черчилль. А как выглядит на конференции этот политический деятель-ветеран? Заявления он делает в общем-то краткие. Очень любит растягивать отдельные слова. Делает это явно нарочито. По ходу речи или заявления нетрудно увидеть то, что он хочет подчеркнуть особо. Эти слова он произносит как-то резче. В них проступают и резина и металл.
Почти никогда он не пользуется заготовленным текстом. Впрочем, говорят, некоторые свои заявления он любит заучивать наизусть…
У меня создалось впечатление о нем как об опытном ораторе. Свой капитал красноречия он умел хорошо и преподнести. Говорил без волнения, по крайней мере так выглядело внешне, хотя ощущалась его собранность, и он всегда был, как утверждали англичане, «алерт» – начеку.
…Эттли. Мы слышим его, когда он прибывает на конференцию в качестве премьер-министра. Однако употребляет он тот же политический язык, что и Черчилль. Прогнозы нашей делегации подтверждаются: все считали, что если лейбористы придут к власти, то политика Англии останется, по существу, той же, которую проводило и правительство консерваторов.