Памятные записки (сборник)
Шрифт:
Ночь прошла спокойно. Под утро разбудил ближний артиллерийский бой справа.
Сегодня в середине дня пересекли бывший передний край немцев. Вчера здесь шел бой. Брошенные каски и оружие, кровавые тряпки, полураздетые трупы фрицев. Картина, вызывающая щемящее чувство тоски.
На опушке какого-то леска нам выдали водку. И сразу все пришли в бесшабашное настроение. Отсюда начинаем преследование противника. Деревня. Три часа назад здесь были немцы. Потом прошли наши танки. Поляки приветствуют нас со слезами радости.
Ночь. Вошли в село,
– Пять лет вас высматривали, – говорит старая бабка.
Жители тащат нас в дома, угощают молоком и самогоном.
16 января. Ночью привели пленного. Допрашивали его при помощи разговорника. Говорит – австриец. Певец. Друг Яна Кипуры.
Потом еще привели двадцать пленных. Среди них трое офицеров.
Один из офицеров – чех. Неприятный тип. Отбили четырех лошадей у какой-то кавалерийской части. Вскоре привели троих кавалеристов. Они из охранной дивизии. На передовую их не пускали. Значит, мы порядочно зашли в тыл. Все трое кавалеристов – русские. Немцы будто бы их насильно мобилизовали в городе Сталино. Совсем молодые ребята.
Капитан из разведотдела, сопровождающий нас, оказался тоже из Сталино. А один из парней – с той же улицы, где жила семья капитана. Он знал Валерку, капитанова младшего брата. Того угнали в Германию.
Пленных посадили в машину и взяли с собой.
В селе Пелотко попали под обстрел немецких минометов и батареи, засевших в Илже. Начали выбивать из Илжи арьергард противника.
Тут погиб Глазов, молодой солдат. Я почти спокойно смотрел на его тело, развороченное гранатой. В розовой ране что-то еще дышало, дрожало и булькало.
Когда мы выбили немцев из Илжи, подошла мотопехота.
Когда подошла мотопехота, трое пленных из охранной дивизии сидели в открытом кузове полуторки на бочках с горючим. У машины стоял часовой. Пехота была свежая, еще не побывавшая в бою. Наш командир, капитан Богомолов, вышел на крыльцо дома, где временно располагался его штаб. Старший лейтенант из пехоты шел к нему. Рядом с ним тощая девчонка – санинструктор, в коротком кожушке. Она была пьяна, курила махорочную цигарку и материлась хриплым голосом. Офицер на нее прицыкнул, и она пошла к машине с пленными.
– Эй, фрицы! – заорала она и плюнула в них.
– Мы не фрицы, – вдруг сказал один из пленных.
– Власовцы! – еще громче заорала девчонка.
И по этому сигналу свежая, еще полная сил пехота, покинув строй, бросилась к машине. Они оттолкнули часового – ведь не стрелять же в своих, и сперва стали закидывать пленных камнями. А потом полезли в полуторку и сбросили их на руки осатаневших солдат. Их били, как в деревне бьют конокрадов. Не успели мы подбежать от хаты, как все уже было кончено. Хуже всех была эта девчонка.
17 января. Хлевиско. Взят в плен немецкий ортскомендант. Команда его разбежалась. Объяснялся с ним по-французски.
Поп с виду напоминал карикатурного пруссака: долговязый, с висячим носом, в негнущихся блестящих сапогах выше колена. Испуг его прошел быстро. Он попросил кофе и табаку и начал кейфовать. Он спросил, может ли сообщить жене через Красный Крест, что находится в плену.
– Конечно. Но не сразу, – ответил капитан Богомолов.
– Натюрлих, – согласился поп.
Возиться с ним было некогда, потому что мы вели разведку на Склобы и Русский Брод, а там, по сведениям, сосредоточились немецкие танки.
Богомолов ушел, и тогда его связной Сашка Пирожков предложил попу сменяться сапогами. С трудом сообразив, в чем дело, немец возмущенно заголготал, его огромный висячий нос покраснел, как индюший зоб. Поп бормотал что-то о какой-то женевской или гаагской конвенции. Сашка не смутился и сказал ему по-немецки:
– Зи фарен – бай-бай шляфен. Их фарен – пиф-паф, хенде хох, Гитлер капут.
Немец понял логическую силу Сашкиных аргументов и кряхтя стал стаскивать блестящие сапоги. Взамен он получил вполне приличные кирзовые. Надеть их, однако, не успел, потому что в хате появился неизвестно чей маленький пехотинец и, забрав из рук попа Сашин сапог, сказал:
– Погоди обуваться.
Тут он быстро размотал обмотки, снял огромные солдатские башмаки и протянул их ошеломленному пастору…
Днем прибыли в Склобы. Здесь кончается шоссе, и мы уперлись в лес, где сосредотачиваются части 214-й пехдивизии, какие-то танки и бронетранспортеры.
17.20. Ведем разведку в напр. Хуциско и Вулька-Зыкова.
20.50. Дозоры на Русский Брод и Юзефув.
Пришла группа партизан. Партизаны или лазутчики? Подтверждают сведения о скоплении пр-ка в р-не Склобы. А мы зачем-то разведываем Русский Брод, где никого нет. Немцы могут прорываться либо по проселку на Р. Б., либо по шоссе (если есть толковое командование) через Склобы. И там, и здесь им бы надо подготовить встречу, но войск на этих направлениях нет. Нас они запросто раздавят своими танками. Лучше бы расположиться вблизи шоссе и наблюдать, а то и ударить из засады по прорывающимся из наших сорокапяток. Ночью, впрочем, они, наверное, не полезут.
Была какая-то бестолковщина и неразбериха в наших действиях. Вернее – отсутствие ясной задачи. Часов в десять Богомолов отпустил меня и разрешил поспать, ибо две предыдущие ночи мы провели в движении. Я отправился в дом, где расположились наши радисты и мой подручный Васька Карпов. Тот умел выбирать дома. В Склобах он устроился в доме учителя, смирного, болезненного и услужливого человека. Поужинали в кухне. Радисты начали налаживать свое хозяйство. А я с бесцеремонностью военного человека вперся в горницу, надеясь там отыскать место для спанья. Но тут же выкатился обратно и в растерянности произнес одну только фразу: