Панкрат
Шрифт:
— Хорошо, но это последний вопрос сегодня. Договорились?
Ребята согласно закивали.
— Тренировка действительно начинается только после тренировки — как бы странно это не звучало, — начал он, усаживаясь в дэдзэн, и все ученики последовали его примеру. — Начну с того, что для нанесения правильного, технически безупречного удара ногой нужна всего одна, иногда две-три группы мышц. Остальные только мешают, вы используете их в полную силу, не умея еще “отключать” их в нужный момент, и они не дают той самой, необходимой для этого конкретного удара группе мышц выполнить свою задачу…
Ученики слушали, затаив дыхание,
— Наша тренировка начинается с разминки, верно? — не дожидаясь ответа на этот вопрос, он сразу же продолжил:
— Длится разминка час, иногда — полтора. Затем мы отрабатываем формальные комплексы — ката, и только на третьем часу переходим к повторению уже изученных приемов и усвоению новых. К этому времени, — наставник поднял указательный палец, — ваши мышцы уже устали, они не действуют и “отключаются” сами по себе, — он обвел детские лица внимательным взглядом и продолжил:
— Так вот, основная наша работа — собственно тренировка — начинается в самом конце того, что мы привыкли называть тренировкой. Специальная система упражнений, выполненных перед этим, избирательно утомляет те мышцы, которые не нужны для отработки технических действий, и.” Понятно? — улыбнувшись, спросил он.
— В общем да, — за всех ответил Родион. — А вот я еще хотел…
— В следующий раз, Родя, — мягко остановил его учитель. — В следующий раз, хорошо?
Мальчик кивнул — без обиды, с пониманием того, что у учителя сегодня наверняка есть важные причины для того, чтобы отказаться от ответов на его вопросы.
— Во вторник, да? — уточнил он. Наставник кивнул.
— Следующая наша встреча — во вторник, — повторил он уже громче, обращаясь ко всем остальным. — Не забудьте про утреннюю зарядку и пробежку по вечерам. Валера, постарайся курить поменьше…
Последнее относилось к конопатому четырнадцатилетнему крепышу, которого и сам учитель, и другие ребята уже не раз видели с сигаретой в компании учеников старших классов.
— Но вы же курите… — возразил тот.
— Не сравнивай, Валера, — парировал учитель. — Сначала я достиг всего, что умею, а потом закурил. Ты же делаешь наоборот — а это значит, что ты ничего не достигнешь, только зря искуришься.
Конопатый хмуро кивнул.
Учитель поклонился ученикам, они — ему. Встав из дэдзэн, дети быстро покинули зал, стараясь не особенно шуметь и вести себя сдержанно, как и подобает настоящему воину.
Он заглянул в раздевалку, проверил и, обнаружив, как обычно, полный порядок, отправился домой. По хрустящему снегу, кутаясь в мохеровый шарф и подняв меховой воротник куртки-“аляски”.
Идти от школы, где он проводил занятия, до интерната, в котором ему дали одну маленькую, но зато пристойную комнату и кухню, было минут пять — семь, но он прошел это небольшое расстояние медленным шагом, стараясь надышаться свежим морозным воздухом.
На середине пути он вынул из внутреннего кармана куртки пачку дешевых папирос “Десант” и, закрыв спичку от ветра в кулаке, прикурил. Вспомнил замечание конопатого Валерки и слабо улыбнулся, чувствуя, как греет пальцы горящая сигарета.
Дым, который он выдыхал, казался синим в прозрачном воздухе. Он извивался причудливыми струями, тянулся вверх, к высыпавшим на небе звездам и быстро
Войдя в вестибюль интерната, он несколько минут поболтал о политике да о погоде со словоохотливым вахтером Данилычем, угостил его сигаретой и пешком поднялся на свой седьмой этаж, ничуть не запыхавшись.
Защелкивая за собой дверь темной прихожей, в которой тяжело было развернуться, не задев плечами стен, он вздохнул, ссутулил плечи и снова позволил себе стать самим собой. Здесь, за закрытыми дверями, на своих шестнадцати квадратных метрах, учитель физкультуры и руководитель школьной секции рукопашного боя Мышкевич Николай Авдеевич исчезал, а вместо него появлялся Панкрат Суворин, человек, который в последнее время все чаще хотел навсегда забыть о собственном существовании.
Он не торопясь выполнил отработанные до автоматизма действия: разделся, принял душ и приготовил кофе. С чашкой обжигающего напитка в руке он прошел в свою единственную комнату, опустился в кресло и, сделав маленький глоток горькой бодрящей жидкости, включил музыку… Как всегда на протяжении последних четырех лет — “Реквием”. По субботам. На небольшой громкости — так, чтобы хорошо было слышно каждый нюанс в музыке, но не дрожали стены, беспокоя соседей.
Собственно, ничего иного Панкрат не слушал. До своего второго пребывания в Чечне он вообще был равнодушен к музыке, а потом… Вот взял его за душу “Реквием”, впервые услышанный в Москве.
Президенту тоже нравилось это бессмертное сочинение, посвященное смерти. Тогда, прилетев из Грозного в столицу, они слушали его вдвоем, и Панкрат впервые увидел президента с сигаретой — такой же дешевой, как и те, которые курили простые солдаты. А еще была водка, ее пили, закусывая солеными огурчиками, приправленными вишневым листом.
Все вскрылось, все вышло наружу… Так весною ломает лед проснувшаяся река, в прозрачные щепы разнося свой сверкающий панцирь. Только вырвавшийся на свободу поток был не чистым, а мутным, пополам с грязью.
Разумеется, информацию придержали. Те, кому президент поручил арест и нейтрализацию олигархов, снабжавших боевиков деньгами посредством функционеров Службы, были арестованы совсем за иное. Некоторые просто исчезли; те, к кому нельзя было придраться по закону, стали жертвами “наемных убийц”. Гуренко вежливо попросили умолчать о том, что стало ему известно от самого Суворина, к этой просьбе добавили солидную сумму и недвижимость на Гавайях. Он так и остался единственным журналистом, узнавшим об истинной подоплеке событий.
Панкрат прекрасно понимал и не осуждал президента. Свобода слова — это хорошо, но некоторые слова способны стирать с лица земли империи. Если бы народ вдруг узнал, что его сыны гибнут, воюя с бандитами, которые вооружаются за российские деньги… Без жертв не обошлось бы.
Допив кофе, Суворин отнес чашку на кухню, сполоснул и вернулся в комнату. Там он открыл форточку, впустив свежий колючий воздух зимы, и закурил. Потом достал из бара бутылку “Посольской” и два стакана. Принес с кухни хлеб, разлил по стаканам содержимое бутылки. Невольно усмехнулся: увидь его сейчас ребятишки, которые ходят в секцию, учитель всенепременно потерял бы в их глазах всякое уважение. Как же, весь набор пороков, от которых он их постоянно предостерегает: курение, пьянство… Только наркотиков не хватает.