Папина дочка
Шрифт:
Мне тридцать лет. Я живу в Атланте и занимаюсь журналистскими расследованиями для газеты «Атланта Ньюз». Наш главный редактор, Пит Лорел, считает личным оскорблением даже уход в ежегодный отпуск. Поэтому я ожидала, когда заявлю, что мне нужно два дня отгула, а может, и больше, он придет в настоящее бешенство.
— Замуж выходишь?
Я объяснила ему, что об этом я пока даже не думаю.
— Тогда что?
Я никогда не рассказывала никому из редакции ничего о своей личной жизни, но Пит Лорел — из тех, кто, похоже, и так знает все обо всех. В свои тридцать один уже начавший лысеть и вечно пытающийся сбросить лишнюю
— Убийца Андреа подпадает под досрочное освобождение. Боюсь, на этот раз его все-таки выпустят, вот я и хочу попробовать как-нибудь этому помешать.
Пит откинулся в кресле. Как всегда, на нем был свитер и рубашка с расстегнутым воротником. Иногда я даже сомневалась, что у него вообще есть пиджак.
— А сколько он уже отсидел?
— Почти двадцать два года.
— И сколько раз он уже подавал на досрочное освобождение?
— Дважды.
— Какие-нибудь проблемы в тюрьме?
Я почувствовала себя школьницей на экзамене.
— Никаких, насколько мне известно.
— Похоже, он все-таки выйдет.
— Думаю, да.
— Тогда зачем напрягаться?
— Потому что я должна.
Пит Лорел не любил тратить впустую слова и время. Поэтому он не стал больше задавать вопросов, а просто кивнул.
— Ладно. Когда слушание?
— На следующей неделе. Хочу поговорить в понедельник кое с кем из комиссии по досрочному освобождению.
Пит снова зарылся в бумаги, явно давая мне понять, что разговор окончен.
— Езжай, — только и сказал он.
Но когда я уже развернулась к двери, Пит добавил:
— Элли, ты не такая сильная, как думаешь.
— Нет, такая.
Я даже не поблагодарила его за отпуск.
Все это было еще вчера. А на следующий день, в субботу, я прилетела из Атланты в аэропорт округа Вестчестер и взяла напрокат автомобиль. Я могла бы остановиться в каком-нибудь мотеле в Оссининге, возле Синг-Синг — тюрьмы, где отбывал срок убийца Андреа. Вместо этого я проехала еще пятнадцать миль до нашего старого города, Олдхэма, и отыскала там уютную гостиницу «Паркинсон Инн», в которой, как я смутно помнила, мы иногда устраивали семейные обеды и ужины.
Гостиница явно процветала. В эту промозглую октябрьскую субботу ресторан был заполнен скромно одетой публикой — главным образом парами и семьями. Меня охватила ностальгия. Именно так, как я помнила из детства, обедали здесь по субботам и мы вчетвером. А потом папа отвозил нас с Андреа в кино. Там ее уже ждали подруги, но она никогда не возражала, если я увязывалась за ней.
«Элли — хороший ребенок. Она не ябеда», — говорила Андреа. Если фильм заканчивался рано, мы все добегали до гаража-"убежища", где Андреа, Джоан, Марджи и Дотти выкуривали по-быстрому одну сигарету на всех и расходились по домам.
На случай, если папа чувствовал запах дыма от одежды Андреа, у нее всегда был наготове ответ: «Так получилось. После кино мы пошли есть пиццу, а там было накурено». И она подмигивала мне.
В «Паркинсон Инн» всего восемь номеров, но сейчас свободным оказался только один: спартанского вида комната с железной кроватью, бюро с двумя ящиками, ночным столиком и стулом. Окна выходили на восток, в сторону нашего старого дома. В этот день солнце все время то выныривало из-за облаков, ослепительно сверкая, то в одно мгновенье полностью пропадало за ними.
Я смотрела в окно, и казалось, что мне снова семь лет, и я вижу, как отец держит в руках музыкальную шкатулку.
7
Я хорошо помню тот день, ставший переломным в моей жизни. Святой Игнатий Лойола [5] сказал: «Дайте мне ребенка, которому еще нет семи лет, и я покажу вам человека». Думаю, он имел в виду не только мужчину, но и женщину.
Я стояла тихо, как мышь, и смотрела, как мой отец, которого я боготворила, рыдает, прижимая к груди фотографию моей покойной сестры, а из музыкальной шкатулки струилась нежная мелодия.
5
Лойола, св. Игнатий (1491 — 1556) — испанский церковный деятель, основатель Общества Иисуса (ордена иезуитов).
Вспоминая об этом, я всегда удивлялась, почему мне тогда не пришло в голову броситься к нему на шею и забрать всю его скорбь, смешав со своей собственной болью. Но, думаю, я уже тогда понимала, что в своем горе он одинок, и, что бы я ни сделала, я все равно не смогла бы облегчить его страдания.
Лейтенант Эдвард Кавано, заслуженный офицер полиции штата Нью-Йорк, герой десятка смертельно опасных заданий, не сумел предотвратить убийство своей красивой, но своевольной пятнадцатилетней дочери. И его муки не мог разделить никто — даже самый близкий человек.
С годами я поняла, что, если горе остается неразделенным, все начинают перекидывать вину друг другу, как горячую картошку, пока она не достается самому слабому, тому, кто хуже всех умеет от нее уходить.
В данном случае это оказалась я.
Детектив Лонго быстро сделал выводы из моих откровений. Я нарушила обещание Андреа и дала ему две ниточки, двух подозреваемых: повесу Роба Вестерфилда, благодаря своей внешности, распущенности и богатству вскружившему голову Андреа, и Пола Штройбела, тихого застенчивого подростка, влюбившегося в красавицу-флейтистку из школьного оркестра, которая с таким энтузиазмом приветствовала его успехи на футбольном поле.
«Ура, ура, ура, вперед, наша команда!» — кто мог сравниться в этом с Андреа!
Пока в лаборатории исследовали результаты вскрытия тела девушки, а на кладбище «Небесные Врата» шли приготовления к ее погребению (рядом с родителями отца, которых я почти не помнила), детектив Лонго уже допрашивал Роба Вестерфилда и Пола Штройбела. Оба они уверяли, что не видели Андреа в четверг вечером и не собирались с ней встречаться.
Пол работал в тот день на заправке. Станция закрывалась в семь, но, как утверждал Пол, он задержался в мастерской, чтобы доделать кое-что по мелочи на паре автомобилей. Роб Вестерфилд заявил, что в это время сидел в кинотеатре, и в качестве доказательства предъявил корешок билета.