Папина содержанка
Шрифт:
– Кто такие ladyboy?
– Транссексуалы. Очень модная в Таиланде тема, – кисло усмехнулась Максим. – Потому что весьма востребована туристами со всего мира. Приходит юноша к пластическому хирургу и говорит, что хочет стать девочкой. Ну, тот ему и пришивает силиконовый бюст. Вот и получается: сверху пинетка, внизу – вагонетка.
– Пинетка?
– Торчат потому что.
– А, бюст! А вагонетка?
– Тяни-толкай, так понятнее?
– Не совсем.
– Баба с хреном! Так отчетливо объясняю?! – злится Максим, и меня это забавляет, поскольку не такой уж я и глупый, чтобы после первого объяснения не понять. Но мне хочется и её немного подразнить. В том числе для выведения из грустного состояния. – Мерзость,
– Да-да, – спешно отвечаю. – Так маму твою… не нашли?
– Где ты ее найдешь, – вздохнула Максим. – В Тихом океане? Да и кто стал бы этим заниматься, если мужу не интересно.
– Да, я понимаю. Прости, что спросил.
– Ничего, ты же не знал.
– Поэтому тебя папаша в Суворовское отдал?
– Сашок? – неожиданно спросила мажорка.
– Да?
– Не хочешь на горшок?
– Нет, – ответил я и нахмурился. Всё, период искренности кончился.
– А я хочу, – сказала Максим. Поднялась и замерла, глядя на меня сверху вниз. – Скажи, мимо твоего лица сейчас как вежливо протискиваться? Передом или задом? – и, не ожидая ответа, засмеявшись, удалилась.
Больше мы о делах семейных не разговаривали. Да ни о чем не беседовали. Вернувшись из туалета, Максим сделала вид, что хочет спать, и весь оставшийся полет смирно лежала, расположив голову так, чтобы затылок был на спинке, а левая часть упиралась на борт авиалайнера. Не знаю, почему так. Наверное, ей так удобно. Хотя летим мы на больших мягких креслах. Я, в отличие от Максим, развалился тут, словно в кровати.
Глава 28
– Сашок! Иди купаться! – Максим весело машет мне рукой из воды. Она стоит в ней по колено, и я вижу её великолепную стройную фигуру, на бронзовой коже которой блестят капельки воды. Она совершенно обнажена, и я наконец-то вижу её во всей красе, в том числе маленькие соски и тёмные ареолы, узенькую полоску волос, что тянется по лобку и заканчивается над аккуратной узкой щёлочкой, которая теперь немного раскрыта. Все потому, что дно песчаное, зыбкое, и чтобы устоять, приходится мажорке разводить ноги в стороны.
Я, любуясь на такую красоту, начинаю возбуждаться. У меня почти эрекция, и это смущает. Есть и другое слово для определения того, что произошло с моим орудием любви– привстал. Совсем немного налился кровью, но уже превратился из маленького кожаного отросточка, как это бывает у всех мужчин, когда они только входят в воду (природа всё сжимает за нас), в нечто ощутимо солидное и тяжелое.
Я смотрю на красотку передо мной и не спешу отвечать. Хочу навсегда запомнить это великолепное зрелище.
– Сашок! Иди, а то силком затащу! – смеется Максим.
Мне и тут хорошо. Смотреть на неё, излучающую молодость, силу, красоту и отменное здоровье. А главное – обаяние самки, от которого даже на таком расстоянии исходит мощная сексуальная энергия, заставляющая меня сладко сжиматься в промежности. Мне нравится видеть этот огромный океан вокруг. Громадные древние пальмы, что шуршат большими листьями позади, порой склоняя стволы так низко, что крона подметает пляж. Мне тепло и солнечно, и чтобы увидеть мажорку, я просто прикладываю ладонь ко лбу, делая из нее козырек. Мы прилетели сюда, в Таиланд, чтобы провести вместе отпуск, и эти дни обязательно станут самыми счастливыми в моей жизни.
Не дождавшись, пока я присоединюсь к ней, Максим ныряет в воду, выныривает, плывет, делая короткие резкие взмахи руками и бултыхая сильными ногами. Она превосходно плавает, эта мажорка. Наверное, в Суворовском училище привили ей такой навык. И вот, пока она проплывает из одной стороны в другую параллельно берегу, я вдруг на самом крае видимости замечаю… плавник. Акула!!!
Я вскакиваю и начинаю истошно орать:
– Максим! Акула! Сзади! Ма-а-а-а-кс!!!
Она не слышит. Продолжает радостно плескаться.
– Ма-а-а-кси-и-им!..
– Сашка! Сашок! Чего орёшь на весь самолет?! – мажорка трясет меня за плечо. Я раскрываю глаза.
– Акула, Максим!
– Какая, на фиг, здесь акула?!
– Огромная, белая, я видел её плавник!
– Да проснись ты уже, балда! Мы в самолете летим, понял? Нет тут никаких акул. Приснилось тебе! – говорит Максим с усмешкой.
Я тут из-за неё миллиард нервных клеток потерял, пытаясь спасти, а она на меня голос повышает. Балдой назвала. Ну и пусть сон! Я же искренне! Мне становится обидно. Вот всегда так с этой мажоркой.
– Замучил ты меня своими снами, – сказала Максим. – Снотворное пей, что ли. А то в следующий раз привидится тебе какая-нибудь дичь несусветная, еще с кулаками набросишься.
– И что будет? – бурчу в ответ. – Боишься?
– Получишь в глаз, да и угомонишься, – отвечает мажорка.
– Поумнее не могла ничего придумать?
– Ну, могу по яйцам задвинуть. Но в этом случае, боюсь, твой папенька меня живьем съест. Останется без наследников, – смеется Максим.
«Он и так без них останется, – думаю я. – Потому что из-за тебя, красивой такой, мне эротические сновидения слишком часто смотреть приходится. А раньше я во снах видел редко голых девушек и мастурбировал на них потом, вспоминая, как мне во сне было с ними хорошо». Но этого я вслух не скажу, конечно. Опять проклятое табу.
– Можно подумать, тебе сны не снятся! – с вызовом говорю Максим.
– О, еще как!
– Расскажи свой самый страшный.
– Легко! В одном черном-черном городе…
– Да хватит уже придуриваться! Я же серьезно прошу.
– Слушай, не перебивай. Это сон. Правда.
– Ну-ну.
– В одном черном-черном городе на высоком черном-черном холме стояла одинокая черная-черная церковь. Старая, давно сгоревшая. Обугленная изнутри и снаружи так, что ничего не разобрать. Ни одной иконы, ни фрески на стене, ни подсвечника. Все покрыто густым слоем сажи и углей. Стояла черная-черная ночь, и только свет луны падал вниз на черный пол, образуя там яркое пятно. Я захожу в эту церковь. Не знаю, зачем. Наверное, просто интересно стало – что там внутри? А может, решила испытать себя на прочность? Вот я иду, под ногами что-то скрипит и рассыпается в прах. Это уголья, осыпавшиеся с купола. Я поднимаю голову – с самой высоты по-прежнему тянется длинная толстая цепь, на которой висит нечто мрачное, кривое, какое-то нагромождение железок. Кажется, это бывшая люстра, но теперь не разобрать.
– У меня мурашки по телу, Максим, – говорю, поёживаясь.
Довольная произведенным эффектом, она продолжает.
– Я подхожу к ступеням, которые ведут к Царским вратам. Вернее, к тому, что от них осталось – огромная, от пола до потолка, обугленная стена, на которой когда-то были иконы стройными рядами, а теперь ничего не разобрать – выгорело всё. Под моими ногами пепел и угли толстым слоем, он разлетается и скрипит, что особенно гулко в этой мрачной тишине. Но я иду дальше, мне всегда хотелось побывать там, где совершаются христианские таинства. Каково там теперь? Вдруг есть что-то интересное? И вот я у дыры, которая когда-то была дверным проемом. Но самой двери нет, она валяется неподалеку, вернее, то, что от нее осталось. Две обугленные створки.