Папоротниковое озеро

Кнорре Фёдор Фёдорович

Помреж с парчовым кафтаном и шапкой в руках выдвинулся вперед.

— Гм… Ну вот на этого экземпляра примеряйте!

Примерили на этого экземпляра.

Ему кафтан оказался длинен. Второму широковат, а на третьего вовсе не налезал.

— А он почему у вас не одет? — набросился на помрежа Эраст.

— Вы меня? — удивился Тынов. Он стоял в сторонке, разговаривал с Наборным. Тот как раз хвастался, что без него тут ничего бы не получилось, он и старух отыскал невиданных, и молодцов зафрахтовал в ушкуйники, все он!

— Он со мной, Эраст Орестович!

— Прекрасно, прекрасно, покажите-ка руки!

Тынов

стоял усмехаясь. Эраст Орестович подскочил к нему, нетерпеливо ухватил его за руки, потянул к себе и вывернул ладонями наружу.

— Вот, — торжествующе закричал он, точно вора за руку поймал. — Поглядите? Как?

Мрачный оператор нехотя посмотрел на руки Тынова.

— Ну, что руки? Ничего руки. А на что нам руки?

— Крупёшник! Отдельным планом. Когда она руку подает. Возьмем такую лапищу покажем в парчовом рукаве. А потом пускай опять суслик со своим маникюром. Мариночка, дайте-ка сюда свою руку! Вот сюда, на его лапу…

Тынов высвободил руки и попятился.

— Чего это они на меня-то набросились?

Наборный зашипел, как гусь, и сделал страшное лицо. Кинулся вперед и заслонил его своим телом.

— Эраст Орестович, только если вы моего друга берете, пускай ему выпишут как эпизод. Скажете директору?

— Скажу, скажу, что вы его загородили! — Он отодвинул Наборного и опять ухватил Тынова за руку. — Вот! Мариночка, давайте!

— Ему? — Осоцкая почти не глядя положила свою руку на ладонь Тынова, которую ей подставил Эраст Орестович.

Ее рука на его грубой ладони выглядела очень маленькой, узенькой и длинной.

— Отлично, так вы ее и поведете, только не держите ладонь лопатой, пальцы-то хоть чуть согните и не смотрите на Марину так, будто она вам в химчистке брюки прожгла! Давайте теперь сусликов кафтан, живо-живо… Тесно в плечах? Превосходно! Выпороть к чертовой матери все его богатырские толщинки.

Помреж с треском стал выдирать приметанные на живую нитку подкладные плечи и нагрудник. Они были какого-то мерзкого бледно-розового цвета и среди бела дня были похожи на выпотрошенные внутренности балаганного чучела. Эраст злорадно засмеялся.

— Отнесите в костюмерную, пускай приберут все эти богатырп ские мощи нашего красавчика. А этому л парика не надо, лохматый, светловолосый какой! Причешите еще, дайте буйную шевелюру!

— Слушай-ка, а пошли они все к черту, — сказал Тынов. — Чего они ко мне привязались?

— Молчи, ты только молчи, я все устрою, сам спасибо скажешь! — шипел Наборный, изо всех сил оттаскивая Тынова в сторону школы. Там он действительно уже все ходы и выходы знал.

— Да на какого черта это все мне нужно, куда ты меня втравливаешь?

— Дурак, ты же заработать можешь! Потопчешься два часа — и тебе эпизод. Ты мне спасибо скажи, я тут для них первый поставщик типажей.

В раздевалке Тынов, чувствуя, как досада в нем разгорается все сильней, напялил штаны и сапожки с загнутыми носами. И вдруг, совсем разозлившись, нетерпеливо дергая застрявшее голенище, сорвал сапог и швырнул его об пол.

— Облака уходят, — бесстрастным зловещим голосом произнес под окном оператор.

Он был совершенно первоклассный оператор, и его боялись все, включая самого Эраста Орестовича, который как режиссер целым классом был ниже его. На съемке он держался совершенно

невозмутимо и ни во что не вмешивался среди общей суеты и спешки. Только в последнюю минуту, когда казалось, что все готово и можно начинать съемку, он холодно спрашивал: «И это г… но мы будем снимать?»— «А что бы вы думали… хотели?» — терялся и робел режиссер, и тогда он со своим обычным мрачным видом неохотно выходил на съемочную площадку и, не повышая голоса, приказывал что-нибудь вроде: «Уберите этого кретина с первого плана… колонну подвиньте вот так… лампу сюда… а эта хм… дама… с сигарой во рту пусть сядет поближе… и пузатому покажите, чтоб шел до черты, а дальше не лез, — вот тут мелом ему отметьте… ну, можно снимать». Это он тоже произносил тоном мрачной уверенности, что все равно ничего хорошего не будет. Но потом оказывалось, что кадр построен великолепно, как и не снилось режиссеру.

— Облака уходят, — повторил оператор тоном капитана, который отмечает, что корабль тонет, но лично он с этим давно примирился.

Окрики, свистки, суета были ответом, потом послышался смеющийся голос Осоцкой:

— Я давно готова! А где же этот мой?

— Черт бы вас всех задрал, — пожимая плечами, усмехнулся Тынов и стал натягивать сапог.

Заработал громоздкий и на вид совершенно безалаберный механизм массовой съемки на натуре.

— Куда к черту вечно проваливаются эти!.. — в ярости оглядываясь, кричал Эраст Орестович.

— Здесь, здесь! — кричали ему в ухо стоявшие прямо у него за спиной помрежи.

— Так не стойте как пни! Ведите этих двоих на корабль, начинаем сцену приплывания! Поднимайте массовку. Все по местам! И чтоб они, черти, ликовали как следует! Шапки, шапки главное!

Среди общей суматохи только мрачный и невозмутимый оператор в глухих темных очках стоял у аппарата со спокойствием человека, уверенного, что все равно добра ждать не приходится.

Тынова привели и поставили рядом с Осоцкой на палубе баржи, с одного бока действительно похожей на парусный кораблик. Потом, повинуясь окрикам с берега, их подвинули левее, затем правее, еще на шаг левее, и, когда с берега закричали: «Так!», помреж сейчас же начертил мелом на палубе большой косой круг, отмечая место, где им полагается стоять.

Стоять и ждать пришлось довольно долго, пока перестраивали массовку. Потом помреж юркнул вниз под палубу и закричал:

— Пошли, пошли!

— Давайте же руку, — торопливо сказала Осоцкая, и они по сходням сошли на пристань.

Эраст остановил их пронзительным воплем:

— Мари-ина! Вы же не на электричке приехали! Куда вы бежите? Медленней! Плавно!

Начали снова, и опять их остановил режиссер своим воплем:

— Что у вас там! Похороны? Это торжество, радостный приезд, а вы как за катафалком плететесь!

— Эраст Орестович, вы хоть музыку нам какую-нибудь дайте! — капризно крикнула Осоцкая.

Дали музыку, она оказалась неподходящей, ее меняли два раза, пока не зазвучал медленный марш.

— Теперь хорошо! — тяжело дыша, объявил наконец Эраст. — Можно снимать!

И тут очнулся оператор.

— Мы это будем снимать? — загробным голосом тихо выговорил он.

— А что? — виновато, испуганно, так же потихоньку спросил Эраст.

— Ну лезет же морда в кадр. Волосы. Вся фигура. Ничего похожего.