Парацельс
Шрифт:
Стояло лето, в воскресное утро богатые бюргеры, ремесленники и простой народ рано высыпали на улицу, праздничные толпы шли к собору. На соборных дверях неизвестная рука приклеила разукрашенный рисунками лист с латинскими стихами. Перед ними собралась толпа. Кто-то читал издевательское стихотворение и переводил его окружающим. Из уст в уста передавались строки, полные глумления над Теофрастом и его наукой. Это же стихотворение одновременно появилось и в других концах города: у церквей св. Петра, св. Мартина и у Новой ратуши в Малом городе.
Рана, нанесенная этим пасквилем самолюбивому ученому, была столь тяжела, что кровоточила всю жизнь; он никогда уже не мог отрешиться от воспоминаний об этом случае.
Грубому издевательству было предано все то, что казалось Парацельсу священным, он и его дело выставлены на позор невежественной и падкой на сенсации толпе.
Нет, этого он перенести не мог. В бешенстве он написал новое письмо магистрату. Уже в первой жалобе восхваление «всемилостивейших и премудрых» правителей города и его самоуничижение перед ними граничат с иронией. Но тогда он — еще малоизвестный ставленник магистрата и скромный проситель.
Теперь, окруженный вниманием слушателей, профессор и признанный лучший врач Базеля осмеливается предъявлять магистрату «последнее требование». В сопоставлении с этими словами бесконечное повторение хвалебных эпитетов к «всемилостивейшим государям» звучит издевательски, и обещание учинить нечто «неподобное» кажется вполне реальной угрозой. Вот его письмо:
«Строжайшие, благороднейшие, справедливейшие, почтеннейшие, разумнейшие, мудрейшие и всемилостивейшие государи мои, в нестерпимом гонении, преследовании и великом притеснении подобает пострадавшему взывать о помощи, совете и защите к высшей власти, коя ему делать всяческое благо повинна и обязана; и меня вами, строжайшие, благороднейшие, мудрейшие государи мои, признанного городского лекаря заставляет нужда оповестить вас, милостивые государи мои, что в прошедшее воскресенье к соборам св. Мартина и св. Петра, а также к Новой ратуше (в Малом городе Базеле) были рано перед рассветом прибиты во вред мне хульные и ругательные стихи против меня, под вымышленным именем; из сих записок, что приколочены были, одна мне в руки попала и мною прочтена была, каковую я, благороднейшие, строжайшие, милостивейшие и мудрейшие государи мои, при сем прилагаю и в оном виде, в коем она приколочена была, препровождаю, дабы вы, ее рассмотревши и прослушавши, признали, что мне таковые хульные стихи ни терпеть, ни выносить невозможно, и что сими и подобными ругательными и меня позорящими словами обозвали меня некие мои ученики, кои мне в глаза себя любезно, а за спиной враждебно выказывают (как я заметить мог); но все сие я, мира ради, до сей поры без ответа молчанием обходил; ныне же сей сочинитель под вымышленным именем, а не под своим, столь хульные стихи против меня приколотить возжелал и приколотил. Я, об этом из верных уст услышав, что из сих слов (кои он, понося меня, в своих стихах употреблял и кои я ежедневно в устах держу и разъяснять обычай имею) заметить можно, что оный есть один
Каковое я вашей благороднейшей, строжайшей премудрости сообщаю и в нижайшей покорности и послушании пребываю, вашей строжайшей, благороднейшей премудрости послушный и покорный Теофраст фон-Гогенгейм, медицины доктор и городской лекарь».
Письмо послано, и вот Парацельс отвечает противникам ударом на удар.
В день святого Иоганна, когда по старому обычаю в городе пылали праздничные костры, он сжег публично «Канон» Авиценны в знак своего презрения к ложной учености, к враждебному ученому миру. Он бросил его «в иоганнов огонь, чтобы все несчастья вместе с дымом рассеялись в воздухе».
Упорно продолжал ученый свое дело — чтение лекции в университете и широкую врачебную практику.
Около этого времени Теофраст выступил против «Заблуждений кровопускательных календарей», что не могло не вызвать нового возмущения среди его коллег.
В те времена еще продолжали существовать, недопустимые с медицинской точки зрения, помесячные расписания кровопусканий и приема слабительных. Они печатались тогда типографским путем, в виде календарей, в которых перечислялись на каждый месяц дни недели, предназначенные для кровопусканий и для слабительных.
Отношения его с факультетом и врачами обострялись, по его адресу бросались все более и более резкие эпитеты: лжец, дурак, некромант, сумасшедший, дикий осел из Эйнзидельна. Все же до осенних вакаций преподавание его в университете шло благополучно. На время вакаций Парацельс отправился в Цюрих. Цюрихские студенты чествовали его, он пировал и веселился с ними.
Печальное известие ожидало его, когда он возвратился в Базель: неожиданно умер от удара его покровитель и друг — Фробен.
Клеветники утверждали, что причиною смерти знаменитого типографа были сильнодействующие лекарства Теофраста. Галеновские доктора торжествовали «Теофраст, ты столь же успешно губишь больных, как мы». По рукам ходили памфлеты, осмеивающие самонадеянного врача и его науку, один из них назывался «Laudanum sanctum»: в нем автор ядовито издевается над знаменитыми лавандовыми пилюлями Парацельса.
И тогда Парацельс почувствовал неизбежное приближение катастрофы. Вокруг него образовалась пустота. Фробена не стало. Независимость характера и резкость суждений, научный фанатизм оттолкнули от него интеллигенцию и университетские круги. Врачебный мир был целиком в стане его врагов. Вера в него как чудесного исцелителя была подорвана. Партия католиков считала его ставленником протестантов и ненавидела его. Партия протестантов разочаровалась в нем, ибо он обманул ее ожидания и не принял участия в политической борьбе на ее стороне. Магистрату надоели распри, которые вызывала деятельность этого человека, и, кроме того, хозяева города не могли простить ему некоторых слишком свободных высказываний по их адресу.
Парацельс, несмотря на свое одиночество, все еще дерзал вести войну, но поражение его стало неизбежным.
В начале 1528 года доктор Теофраст был приглашен к тяжело больному базельскому канонику Корнелиусу фон-Лихтенфельс, которого врачи считали уже погибшим. Это был истый католик, открытый политический враг Парацельса, но страх смерти оказался сильнее религиозно-политической вражды. За лечение богатый каноник обещал врачу крупную сумму в сто гульденов. Парацельс вылечил испуганного и отчаявшегося каноника своими лавандовыми пилюлями. Благодарный пациент прислал ему вознаграждение в размере шести гульденов. Это было публичное издевательство и оскорбление. Теофраст подал в суд иск об уплате полностью обещанной суммы. Суд отказал в иске, признав выплаченный гонорар достаточным.
Парацельс пришел в ярость от несправедливого решения суда, он не был кротким христианином, который подставляет левую щеку тому, кто ударил его по правой; он жаждал мести. Из-под его язвительного и дерзкого пера выходит листовка, направленная против неправедных судей и, очевидно, сильно задевавшая городские власти. Ее появление вызывает бурю негодования и злобы против неспокойного и опасного человека. Враги ликуют, друзья отрекаются от него.
Магистрат подписывает распоряжение об аресте Теофраста Бомбаста фон-Гогенгейма — бунтовщика и преступника, ему грозит заключение.