Парад облаков, рассказы из летней тетради
Шрифт:
"...С Лешкой я не дерусь. С Лешкой я дружу. Флага уже нету. Привет тебе от меня, Марины, Жанны, Иры..."
Когда у Мишки тяжело заболела бабушка, мои старики взяли Мишку к себе, и он спал у нас на диване в большой комнате. Вероятно, эти дни особенно сдружили нас, так что мы с трудом потом расставались. Однажды нам удалось установить радиосвязь между нашими квартирами благодаря подаренной мне детской радиостанции. Перед сном мы всегда переговаривались. И казалось, что никакая земная причина не может нарушить нашей дружбы.
"...Я по тебе очень-очень скучаю! Без тебя даже гулять скучно! Седьмого
Одуванчики после дождя похожи на мокрых серых котят. Тоненько зашипела отсыревшая спичка. Огонь лизнул газету, она послушно занялась. Все склонились над очагом, устроенным из старой дырявой кастрюли. На крышу осыпаются капли, с шорохом облетают по листьям бузины, а мы сидим в нашем доме, устроенном между забором и старой рябиной. Утлый домик из хлама. Ничего на свете нет лучше того, как сидеть на корточках вокруг огня, тесно-тесно прижавшись - так, что Маришкин мокрый локон я чувствую у себя на щеке... И напрасно Маришкина мама кричит в форточку: "Где тебя носит, бедовая?.."
"...У меня ангина. Вот понимаешь, у человека ничего не болит, а надо сидеть дома... Тебе, наверное, Мишка писал, что домик, который вы строили, сломали, все доски, которые ты с большим трудом таскал, соседи взяли на парники. Если надумаешь приехать, так Мишке ничего не пиши об этом. Сделай ему сюрприз. Вот представь: утром ты заходишь за Мишкой, он открывает дверь, а на пороге - ты. Тут трудно представить, что бы с ним было. Он ведь тебя знаешь как ждет летом. Ты мне напиши. Ведь если все соберутся, будет очень весело... Марина".
"...Времени у меня тоже очень мало, и поэтому мне даже не хватает времени вовремя ответить на твое письмо. У нас тоже в субботу был вечер "Осенний бал". Меня еще выбрали в радиоузел комментатором. По воскресеньям радиоточки проверяем. То включим очень тихо, то очень громко, вот и бегаешь... У нас на реке уже лед. Навигация закончилась, река встала. Снег уже выпадал, но все тает. Выпал ли у тебя снег? Марина".
"...Почему не пишешь? Мишке написал два письма, а мне - ни одного. Мишка стал ужасным психологом. Очень неуравновешенный. Это письмо я тебе пишу вечером. Даже Ларисе ты и то написал, а мне обещал писать и не пишешь. Когда ты приедешь? Если можешь, то приезжай осенью, зимой, весной и, естественно, летом. Если не можешь приехать осенью и весной, то приезжай зимой и летом. Сегодня мы отрясли яблоню с китайскими яблоками. Привет тебе от Чижика. Коловорот я так и не нашла. Ну, до свидания. Марина и Чижик".
Недавно я нашел фотографии того лета. По дате на обратной стороне понял внезапно, что прошло тридцать лет. Такого быть не может, но семьдесят третий год был и правда тридцать лет назад. Тридцать лет с тех минут, когда мы все уселись на тележку и Сережка с грохотом помчал нас по двору...
А вечером мы сидим все вместе на скамейке или на заплоте. (Заборы у нас звали заплотами. По этому слову чувствуется, что заборы в нашем городе тянулись к воде. Ветхие темные доски, источенные дождями, весной иногда сползали в воду и становились плотами.) Набегались до угорелости. Я, Мишка и тоненькая, как балерина, Лариса. Болтаем ногами, стучим по доскам. Не заметили, как солнце спряталось за тополя, за нашу школу, окатило
Ночные облака дымкой потянулись от горизонта. Светлый вечер и светлая будет ночь. Вон кто-то бродит по мягкому небу, и даже видно его круглые пятки.
Нет, ничего не может быть лучше северных летних сумерек, когда ниоткуда вдруг потянет овражной сыростью, а ты сиди себе на здоровье на заплоте и гляди сверху по сторонам, напевай песню или прикидывай, куда лучше завтра отправиться - на речку или в кино. В ДК железнодорожников идут "Приключения желтого чемоданчика". Самый летний фильм. (Я не видел его долго-долго. А недавно посмотрел с детьми и поразился - как же я так долго жил без него? Как хороши там Лебедев, Пельтцер! А Тома - девочка, которая не смеялась! Как она мне нравилась! Нежное, прекрасное - вот именно моего детства - лицо...)
Прохлада веет, прибывает, приятно холодит лоб и разбитые коленки. Окна в доме желтеют одно за другим. Мы считаем все окна в нашем доме. Если смотреть со двора, то получается двадцать одно, а если пересчитать со всех сторон, то сорок восемь. Наш дом очень нравится мне. Особенно когда горят окна и видно, как люди бродят бесплотными легкими силуэтами.
Но вот бабушка зовет, и надо идти. Спрыгнешь с забора, прощально посмотришь на небо, распахнувшее свой необъятный ларец, и захолонит сердце от круженья над головой свежих звезд, их зеленоватого мерцанья. Страшной далекостью повеет, непостижимой огромностью. И взору не оторваться. Так и идешь к подъезду, задрав голову к небу и спотыкаясь у мостков на пути, знакомом до каждой травинки и досочки...
А на другой день в небе снова бродит свет, снова обманчиво светло до полуночи, и мы бегаем в горячке игры, погони, азарта.
Иногда я замечаю, что бабушка выглядывает в открытое окно, но не зовет меня, а, задумчиво подперев рукой голову, смотрит, как мы играем. О чем она думает? Свое ли тобольское сиротское детство вспоминает, когда бегала с подружками к высокому забору из свежих досок - в щелку посмотреть на девочек-княжон, ангельски прекрасных, и на человека, которого взрослые еще недавно звали царем, а теперь зовут виновником всех своих бед, - он сосредоточенно и умело рубит дрова...
Я прячусь за углом нашего дома, сижу на корточках. Вдруг на меня падают быстрые капли. Поднимаю голову: из открытого окна на первом этаже на меня смотрит незнакомая девушка. Она расчесывает длинные мокрые волосы и улыбается, разглядывая меня. Чего смешного? Я поднимаюсь, отряхиваю шорты. Девушка тихонько поет:
Где ты раньше был,
Целовался с кем?..
Я убегаю и долго-долго мчусь по нашей улице, до самого светофора, который тревожно мигает желтым. Если еще один квартал пробежать, то можно оказаться на вокзале, откуда уходят поезда на Воркуту, Архангельск, Мурманск...
Каждое лето начиналось с мирного присоединения к нашим владениям соседних территорий. Как неаполитанцы (по наблюдению Павла Муратова), мы считали "своим все, что доступно взору". Чем старше мы становились, тем сильнее тянуло нас в странствия. И наши игры включали в себя уже два соседних двора, а потом и всю улицу, вплоть до парка железнодорожников. Мы снаряжали колониальные экспедиции по реке Золотухе, вдоль которой были такие дебри, что могли сравниться по своей непроходимости с джунглями Амазонки.