Парадокс лося
Шрифт:
– Слушаю.
– Хенри Коскинен, – представился я.
– Знаю.
– Он у тебя в памяти.
– Кто?
– Мой номер.
– А, точно, в телефоне, да.
– Значит, ты думала обо мне.
Тишина. Именно такие минуты и делают разговор по телефону невероятно трудным. Если бы я видел выражение лица Лауры, то мог бы что-нибудь понять. Теперь же я словно находился на дне колодца: слышал собственные слова, отдающиеся эхом, и видел со всех сторон одни и те же безучастные стены.
– Вот как? – произнесла она в конце концов.
Мне сразу стало легче.
– Определенный номер связан с определенным человеком, – сказал я и кивнул в подтверждение собственных слов. – Процесс мышления не должен быть долгим и, естественно, ему необязательно во всех случаях оставлять след в памяти, но это совершенно необходимо для достижения конечного результата. Ты думала обо мне.
– А ты? – спросила Лаура, и, как мне показалось, голос ее немного изменился.
– Да, я думал и о твоем номере, и о тебе, – подтвердил я.
– Ну что ж, славно, что мы оба думали.
– О твоем номере – меньше.
Засмеялась ли Лаура? Звук был короткий и мягкий, но при этом напоминал смех.
– То есть все хорошо? – спросила она после небольшой паузы.
И пауза, и смех вызвали у меня сомнения.
– Нет, – сказал я честно.
Тишина.
– Это связано с Юхани?
– Почему… – начал было я, но снова почувствовал волнение и понял, что мне нужно взять себя в руки. – Это связано с тобой, – сказал я.
– В смысле?
Я задумался на мгновение, снова взглянул на формулу Гаусса. Она имела начало, содержала решение и этим исчерпывалась.
– Не уверен, что мне понравилось то, что ты сказала, но все равно я хочу встретиться, потому что мне с тобой хорошо.
Лаура немного помедлила:
– У меня… похожие чувства.
И снова что-то произошло. Мое сердце словно опустело, и у меня вдруг закружилась голова.
– Чего ты хочешь? – спросила Лаура после паузы.
Вопрос был неожиданным, как и то, что ответ родился у меня в голове будто сам по себе. На этот раз мне не пришлось смотреть на формулу Гаусса.
– Мне хорошо с тобой, – повторил я. – И мне хотелось бы изменить пропорцию и увеличить долю твоего присутствия в своей жизни.
– Я тоже была бы рада увеличить долю твоего присутствия в своей жизни.
– На сколько? – услышал я как бы со стороны свой вопрос. – Тебе не обязательно называть абсолютное значение или же относительное в процентах, грубой оценки достаточно, приблизительно…
– Грубой оценки? Ну, скажем, для начала было бы здорово удвоить эту долю.
– В таком случае четыре часа на прошлой неделе составило бы…
– Ну а ты? Ты сам на сколько увеличил бы?
И снова – сердце. На этот раз оно затянуло в себя крови под завязку.
– Я? Все умножил бы на тысячу.
Держите меня, мне захотелось заорать – я не умею так разговаривать, с такой погрешностью и с такими коэффициентами!
– Блестяще сказано.
– Ну, разумеется… эта оценка грубее грубой… – пролепетал я. Мое лицо горело, просто пылало.
– Понимаю, – ответила Лаура тихим голосом. – Все равно, а может, и именно поэтому – блестяще сказано.
Я ничего не ответил. Не мог так вдруг поверить, что сумел сказать что-то подходящее моменту.
– Ну, в таком случае мы можем уже начать двигаться в этом направлении? В сторону между удвоением и утысячерением? – продолжила Лаура.
– Быстрый подсчет подсказывает, что это могло бы быть примерно…
– В субботу?
Мгновение мне потребовалось, чтобы сообразить, что вопрос Лауры был одновременно и предложением. Лаура сказала, что в субботу утром у нее небольшое, но обязательное дело, однако потом она будет свободна. Я уже думал завершить на этом разговор, телефон у моего уха раскалился, как печка-каменка в сауне, да и рука затекла.
– Как в Парке, все хорошо?
Этот вопрос показался мне ушатом холодной воды. Он контрастировал со всем предыдущим, как летняя жара и северный ветер в разгар зимы. Я понял, что не хочу впутывать в это ни Юхани, ни «Финскую игру», ни Парк приключений. Они уже не принадлежали этой части света. У меня было такое ощущение, словно внезапно решилось сложное уравнение: я больше ничего не буду рассказывать Лауре о делах в Парке. Но я не хотел и обманывать ее. Так что мне пришлось сменить прицел на дальний.
– Все будет хорошо, – ответил я.
7
«Горка» сверкала чистотой, как новое зеркало, первые утренние посетители уже вовсю катались. Я втянул в ноздри прохладный воздух игрового павильона и убедился, что никаких посторонних запахов в нем не содержится.
Огляделся кругом.
Если учесть, что Парк только что открылся, посетителей было довольно много. Надо сказать, они были гораздо чище, чем накануне. Я потер пересохшие от усталости глаза и уже направлялся к себе в кабинет, как вдруг остановился. Поначалу я даже не понял, что заставило меня замереть. Осмотрел все помещение. Посетители, безупречно работающие механизмы – не так уж тут и шумно. С минуту подождал, но ничего не изменилось. Затем перешел в центр зала, чтобы лучше оглядеть его или хотя бы посмотреть на все с другой точки, и снова передо мной была та же картина, что и несколько мгновений назад. В точности та же. Потом я подумал, что в ней чего-то не хватает. Но чего? Наконец, как если бы менялись слайды в презентации на экране, я сообразил, в чем дело. Мое внимание привлекло не то, что я видел, а то, чего я не увидел.
Персонала.
Я понял, что, когда проходил через вестибюль мимо стойки кассы, там стояла табличка с фотографией улыбающегося Кристиана, где он сообщал, что сейчас вернется. Еще я заметил, что дверь в диспетчерскую к Эсе была закрыта: в последнее время он держал ее распахнутой, и я полагал, что это вызвано тем, что и сам Эса уже не выдерживает своих концентрированных сероводородных газовыделений. Да и Самппы не было на его обычном месте за «Черепашьими гонками» перед стеной с муралом Элен Франкенталер, выполненным Лаурой Хеланто. В это время у него было заведено проводить первый игровой урок психологического развития. А когда я посмотрел на крыло здания, где находились офисы, то обнаружил, что даже в кабинете Минтту К, нашего менеджера по маркетингу, окна темные. Обычно они были освещены сутки напролет, а ароматы джина с тоником и табачного дыма по многу дней не выветривались из офисного здания. Теперь же – ни света, ни алкогольных паров, ни запаха курева. Не осталось ничего от сигарет с ментолом и того специфического впечатления от них – смеси мятных леденцов и хронической обструкции легких.