Парадокс лжеца
Шрифт:
Самоубийство оптом по договорной цене: меня начинает душить истерический хохот.
– Нет, нет...
– Не торопитесь, - снисходительно улыбается он.
– Изменить договор можно вплоть до момента отбытия.
Я прикладываю мокрый палец к анализатору. Я вспоминаю, такой договор в старых легендах скрепляли кровью, и истерика прорывается наружу дребезжащим смехом. Я чувствую непонятную легкость, словно уже вычеркнул себя из мира живых. Меня охватывает неудержимое желание говорить, говорить без умолку о любой ерунде. Рассказывать о птице, увиденной в десятилетнем возрасте: я до сих пор помню, как прихотливо топорщились синие перышки, как странно поворачивалась крохотная головка, когда в лицо мне смотрел круглый блестящий глаз. Пересказывать кошмары, в которых меня пожирал бурый туман с тысячью глаз, и ватное безмолвие душило крик. Делиться застарелыми обидами на снисходительные усмешки паразитирующих на жизни приятелей, на мир, который так и не понял меня.
Который так и не смог понять я...
Менеджер деловито вводит мне успокаивающий препарат. Очевидно, это входит в договор.
Я умолкаю. Медленно разжимаю пальцы: на каждом отпечатался рифленый узор пластикового подлокотника.
Ухожу, старательно переставляя ноги, унося в кармане чип - пропуск к будущему. Он же - пропуск в смерть.
Я провожу последнюю ночь, закидываясь поочередно десятком разных наркотиков, дарящих мне безумные видения и невероятную гамму ощущений - от первобытного ужаса до болезненного наслаждения. Я схожу с ума, я теряюсь в мироздании, я раздуваюсь до вселенной и вмещаю в себе каждую мыслящую тварь, и лишаю их разума... но не могу забыть о завтрашнем дне.
Когда он наступает, я едва могу подняться.
Шизза ждет на тротуаре. Смотрит мне в лицо неподвижными, почти прозрачными глазами. Молчит.
Улица перед глазами размывается в остаточном наркотическом мареве. Чтобы произнести звук, нужно представить его, как наплыв цвета.
– Я иду к Чаше, - выталкиваю я из губ.
– Знаю.
– Я не вернусь.
– Иду с тобой.
Сейчас это кажется единственно правильным. Кажется, я оплачиваю дополнительные 20% прямо у крохотного автоматического такси. Кажется, мы едем очень долго, может быть, летим... или плывем - облако заглядывает сквозь диполяризованный пластик иллюминатора.
И лишь, когда закат обрушивается нам на плечи, я осознаю, что шизза не вернется тоже.
***
Черная река несет мимо частички чьих-то судеб: я вижу пестрые упаковки, обломки неузнанных предметов. Я представляю себе реку жизни, с тем же равнодушием несущую нас от бессмысленности рождения к абсурдности смерти, без следа растворяя наши усилия и мечты в потоке бытия.
Острый ветер выдувает из головы остатки наркотического похмелья. Мое путешествие и сама Чаша кажутся дурной выдумкой.
– Отсюда еще можно вернуться назад?
Спрашиваю из чистого интереса.
Шизза качает головой, и четыре ее зрачка вглядываются в мое лицо.
– Вернуться нельзя никогда.
– А если я захочу?
– Ты умрешь...
Я ложусь на холодный песок и смотрю в солнце; зеленые псевдоподии застилают глаза. Я думаю, что, возможно, шизза имеет в виду не банальную смерть, а гибель личности или продолжение жизни с чистого листа.
Я не собираюсь возвращаться.
– Скажи, вы действительно читаете мысли?
– Те, что будут.
– Будущие мысли?
– Те, что сбываются. Настоящие.
Непонятно. Песчинки бегут между пальцами живым ручейком.
– Зачем ты пошла со мной?
– Так было правильно.
– Дура, - говорю я ласково.
– Я сам решил идти к Чаше, за себя. А ты что?
Я разглядываю ее. Представляю пятно грудной мембраны, спрятанное под просторным комбинезоном, вспоминаю, что на пальцах ног у них отсутствуют ногти.
Лучше бы я подцепил обдолбанную идиотку с панели. Ту, по крайней мере, можно было бы завалить на песок, и она не стала бы изрекать непонятные истины с безапелляционностью автомата.
– Ты ведь тоже не вернешься!
– Не вернусь, - охотно соглашается она, так что я начинаю сомневаться.
– Или вернешься? Может быть, ты знаешь окольный путь? Может быть, шиззы сопровождают к Чаше каждого?
Я едва не вцепляюсь ей в плечи. В последнее мгновение отдергиваю руки, вспоминая о ее омерзительной чуждости.
– Вернусь, - подтверждает она так же охотно.
Мне на мгновение чудится, что она не понимает человеческую речь и лишь слепо повторяет мои слова. Шизза тут же опровергает это впечатление.
– Зачем тебе умирать?
Здесь, у черной воды, у подножия скалы, уходящей в небо, мне кажется важным объяснить это самому себе. Сказать вслух.
– Потому что я скован жизнью, мы все скованы, понимаешь? Мир потерял невинность: кто-то придумал гражданские права, и теперь мы вынуждены их учитывать; кто-то создал наркотики, и теперь нельзя представить мир без них; а ведь есть еще буквы, и движущиеся тротуары, и реклама, и брачные контракты... Ты никогда не можешь выбраться наружу, ты всегда должен. Должен вписываться, соответствовать, значить, понимаешь?
– Существовать, - добавляет она.
Я запинаюсь. Ищу в ее лице призрак улыбки, вспоминаю, что шиззы не могут улыбаться.
– Я не хочу соответствовать!
– выкрикиваю я.
– Я учился, чтобы работать. Я женился, потому что так принято. Я работал, чтобы содержать семью, потому что так решили за меня, понимаешь? Я даже развелся, потому что меня вынудили, а я хотел решать сам. Сам - за себя.
– Тогда ты решил умереть.
Я опускаюсь на выстуженный ветром камень. Острая грань впивается под коленку, и это дарит странное удовольствие.
– Это единственное, что я мог решить...
– Не единственное, - возражает она и умолкает, не считая нужным пояснять.
– Я решил заглянуть за грань!
– нахожу я нужное оправдание.
– Выйти за рамки. Перестать быть тупой конструкцией, которая работает по программе. Смерть - только дополнительное условие, если бы можно было заглянуть в Чашу и вернуться...
– Ты не пошел бы сюда.
В глубине души я понимаю, что она права.
Скала нависает над нами корявым пальцем с замысловатым папиллярным узором. Говорят, на нее легко подняться, но невозможно спуститься.